– Вы уже давно работаете здесь, да? – спросила Регина, когда Элоиза замолчала и присела в глубокое кресло. Экономка уложила щетку на колени, не беспокоясь о том, что пачкает свое черное платье, и ответила:
– Рудольф принял меня на работу вскоре после гибели семьи. Четыре года прошло. Люди, работавшие здесь раньше, не пожелали продолжать.
– Из-за того, что произошло?
Элоиза кивнула, наморщив лоб.
– По правде говоря, я тоже не планировала соглашаться на работу здесь. Но мистер Блэквуд настоял на собеседовании, и я сдалась. Мое материнское сердце просто не выдержало… В его глазах было столько боли. Наверное, мне не стоило этого говорить, – добавила она поспешно, коснувшись своих седых волос. – Но знаете, я и правда отношусь к нему, как к сыну. Даже постоянно путаюсь: то мистер Блэквуд, то Рудольф.
– Все в порядке, – заверила ее Регина. – Я понимаю, о чем вы говорите, ведь Рудольф очень к себе располагает. Отчасти это то, почему я здесь.
Экономка снова кивнула – на этот раз медленнее и мягче.
– Он мне рассказал, как вы познакомились. К сожалению, я не смогла присутствовать на похоронах. Но я тоже любила Веронику и скучаю по ней.
Казалось, Элоиза давно хотела выговориться. Вся ее поза – руки, теребящие передник, то, как она наклонилась вперед – выражала нетерпение.
– Какой она была?
Глаза Элоизы затянула поволока печали и воспоминаний, и прежде, чем она заговорила, Регина успела пожалеть, что спросила. Может быть, это вообще не ее дело. Может быть, она бередит глубокие раны – в конце концов, сколько времени прошло со смерти Вероники? Едва ли две недели.
Однако экономка выглядела скорее задумчивой, чем печальной, и когда начала рассказ, стало понятно – ей и правда было это нужно.
– Сначала Рудольф жил в квартире, пока в особняке заканчивали ремонт. Я устроилась работать сразу же, как он забрал Веронику – вы же знаете, он в быту полный ноль. Вероника много молчала и отказывалась от ужина, пряталась в своей комнате. А когда Рудольф уходил спать, пробиралась к холодильнику. Долгое время она жила по ночам, и будто бы постоянно злилась. Хотя мне кажется, что она просто боялась, что Рудольф передумает, и ранит ее. О, знаете, Рудольф так старался для нее: привозил множество подарков, одежды, просил меня готовить только самое вкусное… Но он ничего не смыслил в детях.
Регина вспомнила, как он с смесью недоумения и отвращения смотрел на ревущего в ресторане ребенка и согласилась с ней. Рудольф действительно понятия не имел, кто такие дети и что с ними делать.
– Это было по-настоящему непросто, – продолжала Элоиза. Ее глаза влажно блестели. – Но со временем они привыкли друг к другу и срослись.
Она остановилась, глядя в пол, будто проживая заново все то, что пришло ей на ум, или собираясь с мыслями. Наконец, после дрожащего вздоха, последовало продолжение:
– А потом она заболела. Не сразу, но начала слабеть. Сильно похудела, потом поседела. Перестала выходить из дома, замкнулась в себе. Ей становилось все хуже, но она отказывалась ехать в больницу. Однажды Рудольф не выдержал, силой посадил ее в машину и повез сам.
– И что случилось потом? – шепотом спросила Регина.
– Она умерла, – бесцветно ответила Элоиза. – Они даже не доехали до больницы.
– И он винит себя в ее смерти.
– Конечно, винит, это же Рудольф. Он всегда берет на себя слишком много ответственности. Только знаете, – Элоиза наклонилась еще ниже, – мне иногда кажется, что доктора бы ей не помогли. Будто бы по-настоящему она умерла намного раньше.
Регина вцепилась в подлокотник. Ей вдруг стало жарко.
– Что вы имеете в виду?
Экономка заколебалась:
– Могу я надеяться, что этот разговор останется между нами? Он вряд ли придется мистеру Блэквуду по душе.
– Я унесу его с собой в могилу, – пообещала Регина.
Элоиза вздрогнула.
– Так далеко не надо. Что-то изменилось в ней задолго до смерти. Она будто опустела. Могла часами сидеть в кресле в библиотеке и смотреть в окно, что-то про себя повторяя. Вероника, которая не могла усидеть на одном месте ни минуты и ненавидела чтение – зачем ей там сидеть? Не знаю, Регина, что-то было не в порядке.