Спустя пару секунд он моргнул и сказал:
– Надо полагать, вы здесь не живете. Я знаю всех в городе.
– Я жила здесь много лет назад, но переехала, а сейчас просто навещала могилу матери.
Напиток, которым угостил ее Рудольф, оказался восхитительным на вкус, и она сама не заметила, как выпила почти половину. Рудольф не отставал – в тепле ресторана его щеки покрылись еле заметным румянцем, и он перестал выглядеть так, будто вот-вот упадет без сознания.
– И как же звали вашу мать?
– Джоанна Харриссон. Она работала…
– Медсестрой в госпитале, – перебил он вдруг и заметив ее удивленное лицо, добавил. – Мой отец привез меня с собой, когда наносил туда визит. Я упал, запнувшись на пороге, а она заклеила мои разбитые колени и дала мне леденец. Я запомнил имя на бейджике.
Регина испустила дрожащий вздох.
– Да уж, это в ее стиле. Она была добра ко всем детям.
– Жаль, что она умерла.
– Да.
Повисла неловкая тишина, которую Регина ненавидела всей душой – они толком не познакомились, и обсуждать было нечего, но правила приличия требовали сказать хоть что-то. Рудольф отпил глоток, Регина последовала его примеру, разглядывая пришедших на поминки. До ресторана доехали немногие, видимо, только те, кто лично знал семью. С оттенком удивления Регина узнала в толпе губернатора города с женой: они тихо беседовали с местным шерифом, выглядя больше, как люди, посещающие деловую вечеринку, чем те, кто пришел проводить в последний путь ребенка. На другом конце зала группа людей вообще негромко над чем-то смеялась. Регина отвернулась – ей казалось лишним ее местонахождение здесь.
Рудольф рядом завозился – скрипнули запонки по столешнице, звякнул лед в стакане.
– Вы тоже это видите?
– Что вижу? – поинтересовалась Регина, подняв на него глаза.
Рудольф обвел рукой помещение, не скрывая отвращения.
– Лицемеров. Они повсюду. У них у всех свои причины быть здесь.
Он посмотрел на Регину и добавил:
– Ну, кроме вас, пожалуй. Вас я сам притащил. Хотя, возможно, в вас говорит любопытство. Она умерла от болезни, если что.
У Регины вспыхнули щеки. Как быстро ее раскрыли!
– Мне жаль.
– Всем жаль.
– Я не об этом. Никто не должен умирать в таком возрасте. Жизнь только начинается. Это ужасно – осознавать, что ты больше ничего не сделаешь, только умрешь.
– Звучите так, будто не понаслышке знаете, каково это.
Рудольф развалился на табурете и подпер худую щеку кулаком.
– Скажем так, я была близка. Этого достаточно.
Видимо, такой ответ его удовлетворил – Рудольф не полез дальше, только кивнул. Но надолго его молчания не хватило – должно быть, он боялся, что снова впадет в тоску.
– Кем вы работаете?
– Я историк. Преподаю в университете, и в свободное время пишу статьи на тему архитектуры прошлых лет. А вы, надо полагать, занимаетесь тем, что владеете половиной города?
Рудольф фыркнул.
– Получается, так. Потому все эти люди и здесь. Хотят инвестиций.
– Вам можно только посочувствовать, – ляпнула Регина и осеклась.
Дура, он только похоронил члена своей семьи. Можно ли было сказать что-то более идиотское?
Но Рудольф отреагировал странно – коротко, истерически хохотнул и хлопнул по барной стойке, повторяя заказ.
– Когда я попросил вас остаться, я рассчитывал на немного другой диалог, но так даже лучше. Вы всегда говорите, что думаете?
– Обычно нет. Это все местный алкоголь, слишком крепкий.
Она соврала. В большинстве случаев стоп-кран не срабатывал, и своим острым языком она умудрилась нажить немало недоброжелателей. Начиная с одноклассников, чья хрупкая душевная организация рушилась от любого неосторожного слова, превращая это в повод для драки, и заканчивая преподавателями в университете, которые не воспринимали ничьего мнения, кроме своего, истинно-верного. Момент, когда она решила остаться на своей кафедре в качестве преподавателя, занимая место почившего предшественника, стал своеобразным ответом тем, кто пытался ее отчислить – теперь они были вынуждены называть ее коллегой и мило улыбаться при встрече. Но Регина знала – стоило ей отправиться домой чуть раньше, и ее кости оказывались перемытыми до блеска, как в рекламе.