Его слова ранили ее – Рудольф прекрасно знал, что стал ее единственным близким человеком и сейчас действовал грязно. Она и сама понимала, что, попробовав, что такое дружба на вкус, не сможет жить, как раньше и просто забыть об этом.
Но как можно было вернуться обратно в место, с которым связаны тяжелые воспоминания? Как можно было ходить по центральной улице, зная, что, если свернуть направо и пройти три квартала, то можно выйти туда, где на перекрестке все еще стоял их старый дом?
– Прости.
Он снова не выглядел виноватым. Регина дотянулась до его руки.
– Я понимаю тебя. Но и ты меня пойми: я не просто так уехала отсюда. И сейчас, даже когда я просто еду за кофе, меня затапливают эмоции и мысли о том, что было. Я остаюсь здесь только потому, что ты стал мне дорог.
Видя, что он все еще обижается, она добавила, лукаво улыбнувшись:
– Ну, еще твой дом и потрясающие ужины Элоизы.
– Да половину ужинов я готовил сам!
– Не обманывай, я видела коробки из доставки.
Получилось: Рудольф оттаял, и в уголках его удивительно серых, будто подернутых пленкой глаз снова собрались крошечные смешинки. Он покопался в кармане пальто и извлек на свет кусок плотного картона.
– Вот. Я хотел показать вчера, но забыл.
Регина с интересом повертела пригласительное на сегодня.
– Это благотворительный бал, направленный на сбор средств для нуждающихся в лечении детей. Не составишь мне компанию? Не хочу идти на фестиваль лицемеров в одиночку.
– Не боишься пересудов? – поинтересовалась Регина, поднимая недопитую чашку кофе и едва не пролив половину на брюки благодаря трясущейся от волнения руке – она вдруг ощутила себя Золушкой, которая вот-вот отправится во дворец.
Рудольф равнодушно пожал плечами.
– Что мне до их сплетен? В лицо все равно никто ничего не скажет, а я хочу провести этот вечер в твоей прекрасной компании. Что скажешь?
Перед глазами всплыл сон, который царил в ее спальне этой ночью: гостиная Блэквуд-хауса, позолота на канделябрах, запах горящих свечей, воск, капающий на натертый до блеска паркет, музыка – невероятная, льющаяся со всех сторон, манящая отправиться в танец. Юбки дам хлопали кавалеров по ногам – как диковинные птицы они двигались по залу, не сводя с ухажеров сладких, нежных взглядов. Тонкие руки в перчатках на плечах, записные книжки для танцев переполнены, и кажется, будто ночь никогда не кончится. Она тоже была там, тонкая и изящная, отражалась в черноте окон, и бусы на ее плечах едва слышно звенели, сталкиваясь при малейшем движении.
Вряд ли благотворительный вечер хоть сколько-нибудь будет похож на то, что ей привиделось.
– Разумеется, я согласна! Никогда не была на таких вечерах. Но у меня нет подходящего платья, придется что-то подыскать.
Рудольф ухмыльнулся, и на его лице появилось выражение, с которым джентльмены в мелодрамах обещают подарить своим женщинам целый мир.
– Я тебе его куплю.
– Я могу позволить себе покупку платья, – уперлась Регина, вызывая у Рудольфа улыбку – с такой ребенку объясняют очевидные вещи, вроде того, что нельзя позавтракать только тортом, пропустив кашу.
Эта нежная, чуть снисходительная улыбка заставила ее сердце привычно затрепетать.
– Регина, я знаю, что ты можешь, но позволь мне тебя побаловать. Я не обеднею, а у тебя будет красивый подарок.
Вспомнив, как один из ее бывших ухажеров после расставания предъявил ей список стоимости всех подарков с требованием вернуть деньги, она чуть прищурилась.
Не то чтобы Рудольф выглядел как такой человек, но, к сожалению, некоторые события оставляли после себя следы.
– Не знаю, это не в моих правилах.
Должно быть, Рудольф что-то для себя понял, потому что тут же состроил максимально несчастное выражение и заныл:
– Но я так давно не покупал красивым девушкам подарки! Это же не белье…
– Ладно, ладно, только заткнись!
На этом желание Регины поспорить закончилось – она терпеть не могла, когда Рудольф включал режим капризного мальчика, и готова была согласиться на что угодно, лишь бы он прекратил.
Стоило ему выбить из нее согласие, как Блэквуд расцвел: на губах появилась торжествующая улыбочка, и он только что не присвистывал, запихивая приглашение обратно в карман и не беспокоясь о том, что безнадежно мнет картон.