Хватит с нее на сегодня. День был слишком, слишком длинным. Ей просто нужно умыться, принять душ, переодеться, в конце концов, поужинать – боясь, что не влезет в платье, она стоически отказалась от потрясающей на запах и вид лазаньи и теперь жалела об этом.
– Постой, – воскликнул Себастиан, следуя за ней и не гнушаясь сунуть ногу в щель между косяком и дверью, когда она попыталась отгородиться. – Мне интересно узнать твои мысли по этому поводу. Тебя ничего не удивляет?
Он еще и издевается. Не скрывая раздражения, она швырнула туфли в угол комнаты и принялась вынимать шпильки из волос, небрежно роняя их на стол.
– Знаешь, что, – начала она медленно, когда шелковый водопад наконец растекся по плечам, принося облегчение. – Этот дом становится чертовски шумным. Я напугана, измотана, я не могу нормально спать. Но нет, я не удивлена. В конце концов, я вижу чертовщину всю жизнь, чему мне удивляться? Такой огромный дом не может пустовать, верно?
Блэквуд усмехнулся – мягко и легко. Под ярким светом люстры он не отбрасывал тени.
– Конечно, нет. И многих ли ты видела?
– Только тех, кто показался. Полагаю, что вас тут гораздо больше.
Она чувствовала это костями, кожей, каждой клеткой своего тела. Дом был слишком живым – со своими настроениями, капризным нравом и своеобразным чувством юмора, за который каменные стены, очевидно, отвечать не могли.
– И ты знаешь, что нам нужно? – допытывался Себастиан, когда она, обходя его, направилась к шкафу за одеждой.
– Всем призракам нужно или упокоение, или месть, – ответила она, копаясь на полках в поисках пижамы. У нее не было никакого настроения играть в угадайку. – Так что это?
Себастиан принялся жевать губы, размышляя. Регина стояла перед ним, держа в руках сверток. Наконец он начал:
– Я не знаю, почему умер. Не помню, как все произошло. И мне кажется, что пока не вспомню, не смогу уйти. И я хочу, чтобы ты помогла мне узнать.
– Был пожар, – ответила Регина. – В котором выжил один Рудольф.
Блэквуд медленно кивнул, нахмурившись.
– Это правда, он остался жив. Вот только его в тот день в доме не было. И я понятия не имею, где он был.
Глава 8
Призрачные тени всегда были видны – даже в кромешной темноте их силуэты тускло серебрились. Они скользили, подобно медузам в соленой воде, кружили вокруг нее, задевали своими бесплотными руками и молили, бесконечно молили о спасении, о прекращении своих страданий.
Если начать их освобождать, с кладбища можно и не вернуться – сгинуть между покосившихся крестов, не успев отправить очередную душу сквозь яркий свет, или что они там видели – Регина стояла рядом с завесой, но за нее заглянуть никогда не пыталась. Так можно и самой стать такой же зыбкой тенью, скитаться в надежде на спасение.
Встречаться с ними неприятно, и каждый раз по-новому.
Иногда похоже на пепел, который попал на язык и намертво прилип – ни проглотить, ни выплюнуть.
Иногда это будто комок червей, копошащихся в кулаке – мерзко до потери сознания.
Но чаще всего это ледяная рука, сжимающая плечо, гладящая позвоночник, и накрывающая пальцами сердце.
За столько лет можно было бы привыкнуть, вот только страх тоже каждый раз был новым – то какой-то постыдный, пости досадный, мол, боишься какого-то пустяка, то почти ужас, от которого трясутся руки и ноги, а порой и вовсе гонящий ее прочь, не давая обернуться.
Регина боялась этого до ужаса, и потому на кладбище ходила строго раз в год, в день рождения мамы – так ей казалось, что та ее защитит.
***
– Я заглядывал к тебе, хотел пожелать спокойной ночи.
– Я рано заснула.
– Все хорошо? На тебе вечером лица не было.
– Конечно. Просто устала.
Рудольф рассеянно кивнул и с головой погрузился в комикс, не забывая отпивать кофе. Регина не винила его за то, что он пытался убежать в выдуманный мир – в этом на его долю выпало достаточно горьких испытаний. Она сама какое-то время выживала, зачитываясь бульварными любовными романами. Слащавые истории на двести страниц, полные драматичности и непременно со счастливым концом спасли ее, вывели из депрессии и наконец дали возможность дышать если не полной грудью, то хотя бы наполовину.