С другой стороны, знай он, что его родные так и бродят по дому, не найдя покой, как бы он реагировал? Разве не приложил бы все усилия, чтобы им помочь? Разве не извел бы себя, чтобы что-то сделать?
Нет, она не могла ему сказать.
Элоиза так расстаралась с прощальным обедом, что Регине было совестно: ее желудок давно уже переполнился, а экономка все выносила новые блюда: то крошечные бутербродики с икрой и сливочным маслом, тающим во рту, то нежнейшие пирожные собственного приготовления, а когда Регина, хлопая по округлившемуся животу, попросила пощады, пожилая экономка вплыла в столовую, держа перед собой кувшин с только что сваренным глинтвейном, источавшим восхитительный аромат.
– Угощайтесь, – велела она, наполняя большие кружки. – Это то, что нужно в такую погоду. Ох и выбрали же вы время для поездки!
– Я ее отвезу, Элоиза, не переживай, – сказал Рудольф. – Сразу посажу в поезд, и замерзнуть не успеет.
До поезда оставался всего час. Рудольф отправился прогревать машину, а Регина, отказавшись от помощи с чемоданом, пошла попрощаться с Элоизой.
Экономка нашлась на кухне: она старательно натирала и без того блестящие тарелки, что-то бормоча себе под нос. Возможно, очередную песню. При виде Регины, застрявшей в дверях, она тут же оставила свое занятие и подошла ближе, беря ее руки в свои, широкие и теплые.
– Я зашла попрощаться с вами, – сказала Регина, отчего-то желая расплакаться.
Экономка грустно улыбнулась.
– Мне будет очень вас не хватать. Без вас Рудольф снова поселится на работе и перестанет есть.
Ее это тоже беспокоило. Но она не могла остаться, чтобы опекать его.
– Я надеюсь, он не сможет отказаться от вашей стряпни и его аппетит никуда не уйдет.
– Хорошо бы так и было. Счастливого пути и всего хорошего!
– И вам, Элоиза. Не болейте!
Они похлопали друг друга по плечам в мягком прощании, и Регина отправилась на второй этаж, чтобы забрать свои вещи.
Едва подойдя к двери, она уже знала, что в комнате не пусто.
Так и было: все трое стояли около окна, одинаково бледные. Себастиан и Серена ощутимо злились, лицо Сесиль не выражало абсолютно ничего.
– Я уже сказала, что не могу этого сделать, – повторила Регина то, что говорила уже, наверное, в десятый раз. – Я не умею дарить покой.
– Ты даже не хочешь попробовать, – мрачно выплюнула Серена. – Просто слабая девчонка.
Регина замерла: в их присутствии завеса за ее спиной заколыхалась, подобно шторам в театре. Обычно практически не ощутимая, сейчас она хлопала ее прямо по плечам, плотная и холодная.
Это ее пугало: сколько раз она просыпалась от того, что ей казалось, будто она вот-вот задохнется, вот-вот закатится туда же, куда попадали все, закончив свои дни на земле. И она не только не могла поднять завесу: она боялась попробовать и суметь сделать это. Боялась увидеть то, что за ней скрывалось.
От Себастиана не укрылось ее выражение лица. Он тихо, как кошка, скользнул ближе, так, что они почти столкнулись телами, наклонился к ее уху и злобно зашептал:
– Что такое, маленькая мисс несчастье? Почему ты так боишься открыть дверь, из-за которой сквозит? Кормишь своих чертей по расписанию, или как получится? Я знаю, о чем ты думаешь. Ох, это так сложно, так чертовски страшно, я не могу, я не хочу. Я прав?
Каждое его слово било прямо по лицу; Регина не сразу поняла, что почти не дышит, слушая его тихий, полный злобы голос.
– Не поможешь – и я приду к тебе ночью, в каждый чертов сон. Стану твоим личным кошмаром, постыдным желанием, и ты никогда не сможешь от меня избавиться, никогда.
– Заткнись, – пробормотала она, и вместо голоса из ее глотки вырвался жалкий хрип.
– Или что?
– Или я что-нибудь сделаю.
Он расхохотался – грубо, жестоко. Звук этот был созвучен с тем, как каркают кладбищенские вороны, прячась среди раскидистых елей. Издевательски, но тоскливо.