Она не могла ему сказать, почему его приемная дочь была мертва. Не могла уменьшить его боль и подарить хоть немного успокоения. И не могла устранить причину, почему ему было так тяжело.
Утром ей хотелось, чтобы их прощание вышло легким и приятным. Теперь же она не могла выдавить из себя ни слова ободрения.
Вместе они вышли из машины, Рудольф забрал ее чемодан и покатил по перрону, гремя колесиками в тишине – желающих куда-то ехать в такую погоду было немного. Завывающий ветер едва не сорвал шапку с волос, и она поспешно натянула ее поглубже, покрепче вцепившись в сумку.
Поезд уже был здесь. Они встали у нужного вагона, опустив глаза. Рудольф дышал хрипло, с присвистом, и Регина не хотела знать, что это означало.
– Вот и ты уезжаешь, – наконец выдавил он из себя. – Все меня покинули, я остался один.
Боль колючим ежом свернулась в ее груди.
– Пожалуйста, не говори так! У тебя потрясающая компания, у тебя проекты. Ты не один.
Рудольф посмотрел на нее и промолчал, а Регина вдруг ощутила жар стыда, опаливший щеки.
Конечно же, он говорил не об этом.
– Прости, – выдавила она из себя. – Я должна ехать. Меня ждут.
– Я знаю. Это ты прости, я испортил последний день.
– Неправда.
Он наконец отпустил ручку чемодана, поднял на нее влажный взгляд и распахнул объятия.
– Ладно. Иди сюда, детка.
И Регина не выдержала – прижалась к нему крепко-крепко, опутывая руками, как лиана ствол дерева, и уткнулась в теплое плечо, хлюпая носом.
– Не реви, – велел Рудольф, и его состояние едва ли было лучше. – А то твоя тушь потечет.
Она слезливо рассмеялась – его ворчливая забота была лучшей на свете.
И он сам тоже.
Они расцепились, напоследок огладив спины друг друга. Рудольф подтолкнул ее вперед, к теплу вагона, помог взобраться на скользкую ступеньку и подал чемодан.
– Напиши, как доберешься, ладно?
– Ладно. Пока!
– Пока, Регина.
Она отвернулась, чувствуя, что еще секунда – и ее глаза станут водопадом.
Быстро прошла между рядами кресел, нашла свое место у окна и выглянула на улицу – Рудольф все еще был там, стоял на перроне совсем один, с покрасневшими пальцами, и ветер рвал полы его длинного серого пальто.
Она смотрела на него до тех пор, пока поезд не тронулся и он не скрылся из вида, а когда это случилось, в ее груди что-то зазвенело, как будто струна.
С каждой милей она натягивалась все сильнее, и в момент, когда Регина вышла из вагона и побрела по станции, волоча за собой будто бы нагруженный камнями чемодан, она наконец лопнула, пронзив грудь острой вспышкой боли такой силы, что Регина споткнулась и остановилась, переводя дух. Через пару медленных вдохов боль сошла на нет, и она пошла дальше, сквозь стремительно сгущающуюся высматривая свое такси.
Было уже темно, когда она зашла домой. Нащупала выключатель и сняла ботинки, а потом прошла в гостиную и тяжело рухнула на диван.
Здесь пахло иначе, чем когда она уезжала – или она просто отвыкла от собственной квартиры. На столике виднелась пыль, и половина дивана и кресло были завалены одеждой – она торопилась, когда собиралась уезжать.
Регина подобрала под себя ноги, закрыла глаза и уткнулась носом в ворот пушистого свитера. Он пах Рудольфом, и этот свежий, насыщенный аромат вернул ее обратно, в тот последний вечер, когда они валялись на диване, слушая пластинки и попивая красное сухое, еще не успев поссориться. Рудольф дергал ее за косу, а она отпихивала его ногой, беззлобно ворча.
Это был лучший отпуск в ее жизни. Первый, воспоминания о котором она делила с кем-то еще.
Вздохнув, Регина открыла глаза, возвращаясь в свою квартиру, и каким-то новым взглядом отмечая каждую потертость на диване и царапину на столешнице.
На мгновение ей остро захотелось обратно – настолько, что рука невольно дернулась к телефону, но она с усилием отбросила это желание, встала с дивана и принялась разбирать чемодан, чтобы доказать себе: обратно она не поедет, ее место здесь.
Ужин был пресным, душ слабым, кровать слишком маленькой и жесткой, а свет от фонаря слишком ярким, ядовито сочащимся через плотные шторы, чтобы растечься лужей по одеялу.