Жак невесело пожал плечами:
— На это уйдут годы, я бы сказал… Мне остается лишь надеяться на скорую замену. Я совсем не расположен завершить свою карьеру в качестве десятника землекопов.
С тяжелым сердцем Маргарита и Огюстен проводили его, когда пришло время его отъезда. «Хорошенькую же награду получил воин, не раз доказывавший свою отвагу в боях и проливавший кровь за короля», — думалось Огюстену. И даже чин бригадира, присвоенный ему недавно, вряд ли мог служить утешением. Сразу же после отъезда Жака Сюзанна уехала к своим близнецам в Орлеан и провела там несколько недель. Ее сын, Жан-Поль, скоро должен был достигнуть возраста, когда юноши становились придворными пажами при наличии подходящей родословной как по линии отца, так и по линии матери. Сюзанна и Жак удовлетворяли этому условию, ибо каждый из них мог похвастаться не менее чем двухвековой историей своего рода. При дворе манеры юноши должны были подвергнуться дальнейшей шлифовке, а сам он — получить соответствующее воспитание и обучение. Однако Жан-Поль отличался прилежанием в учебе и пристрастием к наукам, и Сюзанна предвидела, что он заинтересуется, скорее, новыми областями знаний, нежели придворной карьерой, и поэтому решила пока не представлять сына ко двору, а разрешить ему продолжить учебу под руководством превосходного наставника, который был нанят ранее. На несколько дней она привезла обоих детей в Париж, а затем взяла их с собой в Шартрез, чтобы они смогли повидаться с отцом, по которому очень соскучились.
Дело Маргариты продолжало процветать, и ей пришлось нанять еще одну женщину для работы в мастерской. В день своего девятнадцатилетия ей показалось, что долгожданная беременность, наконец, наступила. Однако вскоре ее постигло разочарование. Тревога оказалась ложной, а ведь Маргарите как никогда хотелось иметь ребенка, чтобы их отношения с Огюстеном получили свое логическое завершение. Отсутствие ребенка создавало ощущение какой-то непрочности, неполноты. И хотя они горячо любили друг друга, все же порой случались размолвки и даже ссоры. Этим они ничем не отличались от любой другой супружеской пары, и после того, как искры гнева разлетались прочь, а резкие, запальчивые слова были сказаны, они опять бросались друг другу в объятия. Маргарита при этом всегда чуть-чуть «забегала вперед» и брала на себя инициативу в примирении. Именно в такие периоды ее больше всего мучили мысли о невидимой угрозе, тень которой, как она остро ощущала, нависла над Огюстеном.
Однажды между ними произошла ссора более серьезная, чем все предыдущие, которая была вызвана, как это уже бывало не раз, неослабевающей ревностью Огюстена. Во время дивертисмента в парке Маргарита опять встретила Стефана Ле Пеллетьера. После этой встречи молодой человек стал домогаться ее общества, постоянно выискивал в толпе, когда бы она ни приходила в парк, болтал с ней, приглашал танцевать. Ревность Огюстена достигла поистине демонического накала, когда Маргарита отказалась прервать эти, как ей казалось, вполне невинные отношения. Ее новый знакомый еще не нашел себя в дворцовой круговерти, не обзавелся друзьями и был одинок. Его серьезный вид был здесь не к месту и никак не помогал ему найти общий язык с придворной молодежью того же возраста, которая по большей части интересовалась лишь развлечениями.
— Я не хочу порывать с ним! С какой стати я обязана это делать? — В гневе она сжала кулаки, когда их ссора из-за этой дружбы достигла пика. — Это единственный человек из придворных, если не считать Жака и Сюзанны, с которым я могу дружить, не чувствуя разницы в нашем происхождении!
— Уж слишком явно он увивается за тобой! Я не потерплю такого! Ты должна положить этому конец, как только увидишь его в следующий раз!
Произнеся этот ультиматум, он, тяжело шагая, вышел из комнаты. Маргарита бросилась к двери и закричала вслед:
— Если ты не умеешь доверять мне, так не лучше ли мне уйти!
Огюстен не поверил, что она и в самом деле собиралась покинуть его, и посчитал, что, в конце концов, ее злость выкипит и она покорится его воле. Однако Маргарита сошла вниз по лестнице с маленьким саквояжем, где были только ее вещи и ни одного подарка Огюстена, и спокойно направилась к выходу. Пока Огюстен опомнился, она уже успела пройти порядочное расстояние по алее в сторону дороги на Версаль. Вскочив в седло, он поскакал за ней и, нагнав, загородил дорогу; при этом его лошадь встала на дыбы, словно чувствовала на себе обезумевшего всадника.
— Извини меня! — яростно прокричал он. Теперь его гнев был вызван другой причиной. — У меня нет права диктовать тебе условия.