Следователь добросовестно описывает, как она с ножевой раной поднималась по лестнице, как снимала сапоги, как звонила по телефону, и заключает свое описание трогательной фразой: «после чего несколько раз вздохнула и умерла». А на обороте ставит вопрос, который вывел из себя заведующего моргом: «Могла ли потерпевшая с полученным повреждением двигаться и совершать иные активные действия?» Завморгом орал: «А если эксперт ему напишет, что не могла, он что, будет считать, что ее нашли в парадной?!» Я, правда, тоже не родилась на свет с комплексом знаний по судебной медицине и криминалистике. Когда мне в производство дали первое убийство, я робко спросила прокурора: «А как написать постановление о назначении экспертизы трупа?» Прокурор, и без меня заваленный работой, посоветовал мне взять справочник следователя и списать оттуда вопросы. Я взяла справочник и списала пятьдесят шесть вопросов. И стала ждать заключения эксперта… А через неделю оказалась в главке на дежурстве вместе с Наташей Пановой. Это было наше первое знакомство. Она с другим экспертом говорила про убийство, и я поняла, что разговор идет о моем деле. И радостно спросила Панову: «А это вы наш труп вскрывали?» А она мне в ответ: «А это вы постановление писали? Я, честно говоря, подумала, что постановление милицейское. Потом посмотрела – нет, прокуратура. И сильно удивилась». Я, заподозрив неладное, предположила: «Вы, наверное, про себя ругались?» На что Наташа ответила: «Зачем же про себя? Я на весь морг ругалась!»
Но это было давно. У меня, конечно, уйма недостатков, но по крайней мере одно бесспорное достоинство: я учусь на своих ошибках. Сейчас я предпочитаю заключения экспертизы всем другим видам доказательств. Показания свидетелей – они такие: сегодня есть, завтра нету. А экспертиза – она и в Африке экспертиза. Как говорится, наука умеет много гитик.
Хотя – кто его знает, что будет дальше? Обстановка на пути к правовому государству меняется не по дням, а по часам. Когда я начинала работать, в страшном сне не могло присниться обжалование обвиняемым меры пресечения в суд. Хотя, возможно, это и большое достижение демократии. Правда, суды не всегда грамотно обосновывают это достижение. Мне странно читать в постановлении судьи об изменении меры пресечения вымогателю, что, поскольку в связи с арестом кормильца его семья испытывает серьезные материальные затруднения, нужно помочь семье и изменить ему меру пресечения с ареста на залог в двадцать пять миллионов. Как будто от этого благосостояние семьи сразу резко возрастет.
Так вот было и с одним моим клиентом, бандитом, который не имел в Питере постоянного места жительства, жил в гостиницах или у случайных знакомых, да еще так немножечко ходил под подпиской о невыезде по не рассмотренному в суде делу – хранению оружия.
Не прошло и месяца со дня его ареста, как судья решил, что мера пресечения избрана абсолютно законно и обоснованно, только, по его мнению, уже все возможные следственные действия с участием клиента выполнены, поэтому ничто не препятствует его освобождению под залог. (Просто телепатия какая-то: интересно, откуда судья узнал, что все следственные действия уже выполнены? Я так не думала…)
При этом судья как-то забыл спросить, а куда освобожденному повестки слать?
И освобожденный почему-то не сообщил мне об адресе своей резиденции и моментально на радостях укатил за границу. Где через месяц был убит. Вот я и подумала тогда: сидел бы – не убили бы…
А пока он еще был жив, но все равно вне пределов моей досягаемости, я провела все необходимые мероприятия, чтобы установить, что клиент наглым образом скрылся от следствия, и вынесла постановление о его розыске и аресте. По логике, да и по закону, сумма залога в этом случае взыскивается в доход бюджета. Но у адвоката были на залог другие виды. Он пришел ко мне с требованием выдать постановление о прекращении дела в связи со смертью его подзащитного, чтобы это постановление предъявить в суде и забрать залог, как я поняла, в счет гонорара. Я, посмеиваясь в кулак, выдала постановление, в котором было написано, что клиент скрывался от следствия, а значит, залог возвращен быть не может. Адвокат, не глядя в выданный ему текст, помчался в суд и, конечно, был весьма разочарован.
Как раз тогда я ушла из следственной части в район и удивилась, когда мне позвонила секретарша из городской прокуратуры и сообщила, что приходил адвокат N к начальнице со следующими словами: «Мне тут Швецова выдала постановление о прекращении дела, оно неправильное. Я его переписал от вашего имени; подпишите, пожалуйста!» Так вот, когда я, кипя негодованием, рассказала эту историю знакомому эксперту с баллистики, он тяжело вздохнул: «Ох-хо-хо, Машенька, боюсь, что скоро будут заключения экспертов переписывать…»
Этому же самому эксперту я и принесла четыре ПМа и пули из трупов.
– Юлий Евстигнеевич, родненький, можно побыстрее посмотреть?
Я умоляюще стала заглядывать в глаза эксперту.
– Очень нужно?
Он уже вертел в руках пистолеты и пули, рассматривал, чуть ли не обнюхивал.
– Очень! – горячо подтвердила я. – Я подожду, сколько нужно. Мне бы только результат узнать, письменное заключение не к спеху…
– Ну, посидите со своим кавалером, кофейку попейте, а я уж, так и быть, сейчас схожу в тир, отстреляю.
Пока Евстигнеич отстреливал в тире наши объекты, мы с Синцовым не могли сдержать нетерпение, вертелись как на иголках.
– Андрей, представляешь, сейчас скажут, что пистолеты – в цвет, и тогда можно будет уже конкретно работать: хватать их и лбами посталкивать, в том числе и с Фроловым – получал-то пистолеты он…
– Ты погоди – «хватать», не забывай, что нам надо их приземлять наверняка. Надо искать должностные составы. Я вот думаю, надо как-то исхитриться изъять журналы учета выдачи документов прикрытия, орудия и спецтехники… Если они этим пользовались, то хотя бы злоупотребление в чистом виде у них есть.
– Злоупотребление? Бери выше: раз они деньги у Фролова получали за те действия, которые имели возможность совершить по службе, – это взятка! Соответственно и санкция побольше!
– Да, теперь бы еще все эти документы изъять. Если, конечно, они еще хранятся.
– А куда они денутся? Срок хранения уж не меньше полугода.
– Я имею в виду – для нас хранятся. Если не использовать фактор внезапности, нам вполне могут ответить, что журнальчики уничтожены, или в Москву отправлены на проверку, или еще что-нибудь в этом роде. И ведь неожиданно не нагрянешь: все отделы по разным конспиративным адресам раскиданы, никто их и не знает. Надо только начальника брать за хобот, везти в отдел и при нем изымать.
– Да? А ты не допускаешь такой мысли, что тебя с постановлением на выемку приведут в кабинет к начальнику, он тебя заверит в своей лояльности, вызовет зама и скажет: «Принесите журнал номер пять», а потом ему доложат: «Ой, а он утерян, или сгорел, или по ошибке уничтожен»?
– Значит, я пойду вместе с замом!
– Если тебя пустят. Не забывай, это же разведка. Они же все чокнутые на секретности. Скажут «нет», и все. Взвод ОМОНа ты же туда не приведешь…
– А как ты считаешь, кто из них киллер? Или они все завязаны, трупов-то четыре, и «разведчиков» четверо…
– А думаешь, сами учредители стариной не тряхнули? Мне кажется, самый там тертый и опасный – Фролов. А вот с Окатовым можно будет попробовать найти общий язык, он, по словам моего источника, самый неустойчивый и, похоже, уже тяготится этими платными услугами. Я тут немножко поизучал его личность, можно будет попробовать поиграть с ним.
– Интересно, а за что же этих двоих грохнули – Шермушенко и Ткачука? Они, насколько я поняла, на акции не претендовали… Андрей, а это правда, что ты, когда работал по заказнику в гостинице, специально ездил на Урал только для того, чтобы поговорить с друзьями детства киллера, которого собирался брать?
– Правда. И сидел там неделю, с его другом детства разговоры разговаривал. Зато, когда мы его в Москве взяли, я уже все про него знал, все его слабые места и детские любови, и кто его в песочнице обидел, куличик сломал. Поэтому мы его и развалили.