«Решительное нет — идиотизму», — мысленно заявил себе Сережа.
«Но не будь ты идиотом, тебя бы здесь вообще не было бы, — возразил он сам себе. — Надо все-таки перешагнуть через перила, то есть размочить горло и сказать старому пню: я куплю этого раба.»
«Я куплю этого раба. Ведь это же раб. Рабы покупаются и продаются. Если я Кураев, то имею право на что-то такое… Нет, Даша, это не иллюзия внешнего мира, не омраченные дхармы, это…»
Шрагин подошел к старику.
— О, почтенный хайлендер, да продлит Аллах твои годы…
Старик заулыбался, видимо ему понравилось.
— Да пошлет Аллах умножение твоим силам и всему, что в доме есть твоем… Но украшает ли этот паршивый невольник твой дом, не продашь ли ты его мне?
Горец согласился активным киванием:
— … И плясать перестал совсем. Раньше плясал, как медведь, а сейчас только жрать просит. Вчера старший мой сын хотел уже зарезать его, да продать на органы, но как раз время намаза пришло. Может сегодня зарежет… А сколько дашь за Васька?
— А его Васек зовут?
— Шайтан знает, как его зовут. Мы его Васькой зовем, он и откликается. А ты из Москвы, сынок?
— Почти что, дедушка.
— У меня там младший учится, на менеджера. Это ведь экономист по-старому. Я ведь тоже когда-то экономистом был, в Росжиртресте работал, пятьдесят лет там оттрубил, а какую мне сейчас из Москвы пенсию присылают? На нее даже рожок к «калашу» не купишь. Шайтан их побери. Так сколько дашь за этого молодого бычка?
— За этого молодого, так сказать, бычка тысячу дам.
— Рублей? — стал уточнять горный пенсионер.
— Обижаешь, дедуля. Долларов.
Рот старика оголился в улыбке — пеньки и золото. Он слегка облизывался и ждал денег.
Сережа стал отсчитывать, с тоской глядя на никудышную фигурку «молодого бычка», затем вложил в корявую руку горца пачку зеленых.
— На, жируй, дедушка, только не налегай на «Сникерсы», а то будешь в сортире много сидеть, и твои бараны к другому уйдут.
— Не захотят, гость дорогой. Я им заместо отца. Сейчас ягненка зарежу, и тебя так угощу, дорогой, что век не забудешь.
«Да провались ты вместе со своим угощением, басурман, нашел барана. Так я к тебе и пошел с карманами, набитыми стобаковыми бумажками…»
— А цепь-то можно снять?
Лелея какие-то потайные планы, пенсионер дал отрицательный ответ.
— Ключи — дома, дорогой.
— Ладно, сами снимем…
Старик, переслюнявив купюры, пошел домой один, забыв от радости о ведрах с водой и баранах.
А Шрагин взял цепь и повел «покупку» к микроавтобусу — парень, похоже, мало что отражал и двигался так, как будто в нем отсутствовал позвоночник.
— Мне о тебе другое сказывали, Кураев, — сказал Петуховский, поморщившись при виде Васька. — Что ты на копейку не прогадаешь.
— А с чего ты взял, что я прогадал? Купил «молодого бычка» за смешные деньги. Будет оружие таскать.
— Оружие таскать? Этот доходяга? Да он в любой момент может тапки откинуть и нам еще закапывать эту падаль придется.
— Ну, будет белье стирать и кашку варить. Ты кашку ешь? Надо
есть, чтобы в животе не бурчало.
— Кашку варить, в попку давать, — сказала вынырнувшая морда Дани.
— Ты что с Никитой развелся уже, ищешь удовольствия на стороне? Ладно, дискуссия закончена. Всем по местам и думать о чем-нибудь прекрасном, например о гонораре. Васек, давай в микроавтобус. — предводитель крикнул в салон. — Эй, мужички, посторонись, пропустите арапчонка, пускай сядет.
— Да куда эту кучу дерьма! — рявкнул Никита и ударил Васька ногой, да так, что тот мигом растянулся у входа.
— Пусть педерал в багажнике джипа едет, — добавил Даня. — И вообще мы с Никитой не мужики, а запорожские казаки.
Сережа схватил Даню пятерней за щекастую физиономию и толкнул есть мочи. Ненароком получилось неплохо.
— Слушайте вы, не-мужики, я тут решаю, кто запорожский, допорожский или жопорожский казак.
— Так воняет же, — обиженно заныл Даня.
— А мне не ваняет. — сказал вдруг Саит и усадил Ваську рядом с собой, затем протянул ему банку тушенки, — на жри… Сам у Рахмона год в цепях прасидел, знаю, что такое. Вэрнусь, обязатэльно зарэжу.
Шрагин сел в джип и почувствовал на себе напряженный скребучий взгляд Петуховского. Веселья уже не получалось, хотя Аблотия-первый по прежнему распевал абхазские застольные, и имелась в заначке еще бутылка каберне.
«Этот гад что-то стал подозревать, — с горечью подумал Сережа. — Значит, и затевает что-то.» От мрачных мыслей Шрагина отвлекло еще более мрачное явление.
Из придорожного марева возник патруль из трех человек, гранатомет у одного, у других автоматы. Гранатомет уже лежал на плече и готов был к боевому пуску. Надо было тормозить.
Один из патрульных просунул мохнатую физиономию в окно джипа.
— Кураев тут?
— Ну, я, — сказал Сережа, привычно роняя сердце в пятки. — В чем дело?
— Все в порядке, Кураев. Мы от Шамиля Валиева. Он просил тебя к нему заехать. Через пять километров будет развилка. Свернешь налево и пару километров вниз по склону. Там поселок. Шамиль тебя сейчас в другом месте встречает, но к вечеру там будет.
— Спасибо за информацию… Трогай, Аблотия. — распорядился Шрагин и маленький конвой двинулся дальше. «Если бы не „Корней Червяковский“, я бы уже напоролся на этого приставучего Валиева.»
Несколько минут спустя Шрагин добавил.
— Никуда не сворачиваем, Аблотия, прямо едем.
— Ты прямо, как будто с Шамилем не хочешь видеться, — укоризненно сказал Петуховский. — В горах так не принято. Ты же это лучше меня должен знать.
Сквозь сытую внешность отставника, казалось, проступила личина гнусного тролля все с теми же оловянными глазами прагматика.
«Похоже, гнида Петуховский дал весточку Шамилю. Сообщил о моем маршруте еще, наверное, там, на рынке, где маячил тот самый торговец сидюками. Отставник хренов не успокоится, пока не столкнет меня нос к носу с этим головорезом Валиевым…»
Они проехали развилку, когда уже садилось солнце, и накрутили еще семь километров в гору.