Как бы там ни было, Эсмонд выигрывал. Горка золотых монет рядом с ним неуклонно росла. А вот Филиппу Сентиллу явно не везло. В конце концов, ухмылка исчезла с его лица, и он в ярости сощурил черные как уголь глаза.
В час ночи Эсмонд бросил колоду на стол и поднялся.
— Сдается мне, ты основательно продулся, Сентилл, — удовлетворенно сказал он.
Оба они за время игры изрядно выпили. По Эсмонду это было почти незаметно, но Филипп от выпитого едва ворочал языком.
— Везет же тебе, Морнбьюри… — сквозь зубы процедил он.
— Я бы этого не сказал, — ответил Эсмонд, застегивая жилет.
— По крайней мере, в картах и на дуэлях… — насмешливо добавил Сентилл. — Вот разве только с женщинами… — Он развел руками.
Все недоуменно застыли. Кто-то за их спинами прошептал:
— Чтоб ему пусто было, этому Сентиллу! Болтает невесть что…
— И на какую женщину ты намекаешь? — ледяным тоном спросил Эсмонд.
Филипп уже встал. Его парчовый жилет был залит вином, а парик покосился. Вид у него стал весьма неприглядный. Внезапно ненависть к Эсмонду, которая до этого тлела где-то внутри, вспыхнула с новой силой. Шрам на руке Филиппа покраснел. Так и задавил бы этого выскочку, чтоб не лез вперед него!
— Да ни на какую, Морнбьюри. Я говорю вообще, так сказать, о твоих матримониальных видах на будущее. Ведь на этом дело не кончится. Еще какую-нибудь несчастную приведут королеве на заклание, а тебе — в жены. Можно считать, что дочка Шафтли счастливо отделалась!
Эсмонд поначалу даже не понял сказанного и в недоумении уставился на своего недруга. Нет, это было не просто бестактное заявление, даже не просто оскорбление, — это была насмешка над памятью Доротеи! С поистине звериным рыком Эсмонд опрокинул стол. На пол полетели вперемешку карты и стаканы с вином.
— Ты слишком далеко зашел, Сентилл. Защищайся! — От гнева Эсмонд с трудом выговаривал слова.
Сентилл потянулся к своей шпаге.
Кто-то из старших тронул Эсмонда за плечо.
— Послушай, Морнбьюри, не лучше ли отложить выяснение отношений? Вы оба слишком пьяны… — начал он.
Но Эсмонд оттолкнул его и со стальным блеском в глазах ринулся на Сентилла.
— Ты позволил себе упомянуть всуе святое для меня имя и гнусно насмехаться над моей утратой! За это, Сентилл, ты заслуживаешь смерти! И я убью тебя!
Присутствующие расступились. Эсмонд и Филипп сняли жилеты и остались только в рубашках и брюках.
Дуэль получилась стремительной и короткой. Эсмонд дрался несравненно лучше, но на этот раз ему было мало обезоружить противника — он вонзил в его горло шпагу. С захлебывающимся криком Сентилл повалился на пол, и к разводам от вина на его рубашке добавились огромные пятна крови.
Свидетели происшедшего заговорили все разом:
— О Господи, ты убил его, Морнбьюри…
— Что теперь будет?!
— Что будет, когда это дойдет до королевы?..
— Конечно, Морнбьюри просто вздорный юнец, но и Сентилл тоже хорош — нечего было дразнить его…
Эсмонд не отрывал взгляда от только что убитого им человека. Почему-то эти остекленевшие глаза и мраморная бледность щек воскресили в нем печальные воспоминания о Доротее, лежащей в гробу. Ужас охватил его — нет, он не хотел лишать Сентилла жизни… Эсмонд поспешно обтер шпагу, накинул пальто и вышел. Никто не пытался его остановить.
Теперь Эсмонд окончательно протрезвел. Ветер обдувал его посиневшее, как у мертвеца, лицо, но не в силах был загасить пожар, бушующий у него в душе. В отчаянии он стучал кулаком себе по лбу.
— Господи, Господи, что же я натворил! Зачем мне теперь жизнь…
Дома он разбудил одного из слуг, приказал оседлать лошадь и, не переодеваясь, поскакал по Мэллу в сторону окраин. Выехав за пределы Лондона, Эсмонд пустил лошадь галопом. Он несся как сумасшедший, пытаясь в бешеной скачке совладать со своими чувствами. Но, проскакав в таком темпе пару миль, лошадь вдруг споткнулась и сбросила его. Эсмонд запомнил только, как перелетел через седло, после чего погрузился в черноту. Лошадь поскакала дальше одна.
Эсмонд пролежал без сознания до самого рассвета. Из раны на голове сочилась кровь.
Там его и нашли двое монахов-доминиканцев из Клемфорда, которые вышли поутру на рынок. Этот небольшой монастырь располагался на берегу реки и являл собой один из последних оплотов римской католической церкви, оставшихся в Англии со времен Реформации. У нынешней королевы он был не в чести.