— У тебя там какие-то имена были.
— Но они не связаны с тем, о чем я сейчас говорил.
— Кто знает, посмотрим.
— С тобой действительно никогда нельзя знать заранее.
— Я тебя тоже не всегда понимаю.
Трое у стола в середине зала ушли, махнув Болгеру на прощание, и они остались одни. Болгер поставил для Винтера Альберта Айлера, импровизацию на тенор-саксофоне, запись 17 июля 1964 года, Эрику Винтеру четыре года и три месяца.
— Скажем, когда ты организовал джаз-клуб в гимназии, тебя мало кто понял, — прокомментировал Болгер музыку.
Винтер проводил небольшие концерты для желающих в их частной гимназии. После него инициатива заглохла.
— Слышал, как Джон Чикай сейчас сыграл на альт-саксе? — спросил Винтер.
Болгер закрыл глаза.
— Мне тебя не понять. Деньги сделали тебя другим человеком.
Винтер усмехнулся и посмотрел на часы.
— Ты много размышлял в то время?
— В школе? Только когда видел тебя, — ответил Болгер.
— Врешь ведь.
— Конечно.
— Я особенно тогда не думал.
— Смотря о чем.
— Обо всем, — сказал Винтер. — Было такое непонятное время, что я никогда не знал, что, собственно, произошло вчера и что происходит сегодня. Никакого контроля над собственной жизнью.
— А сейчас он есть?
— И сейчас нет.
Джаз стучал в стены, скакал по столам. Дым улегся на пол с уходом последних посетителей.
— Не знать, что происходит вокруг тебя, — это хорошее описание твоего образа жизни, — сказал Болгер.
— Только на работе.
— Это тебе так только кажется.
Болгер отошел к выключателям и приглушил свет. На кухне бурчала посудомоечная машина.
— Людям свойственно ошибаться, — сказал Винтер.
— Например, следователям.
— Рано или поздно ошибка всплывает, и мы исправляем ее. Так всегда.
— Но может быть слишком поздно.
— Поздно? Для кого поздно? Для жертвы или для полиции? Или для общества?
Юхан Болгер пожал плечами.
— Все могут ошибиться, но мы находим абсолютно все ошибки, — сказал Винтер. — И свои, и чужие. Это только вопрос времени. Так мы работаем. По крайней мере у меня так.
Болгер тихо поаплодировал в знак восхищения. Было далеко за полночь. Он зевнул.
— Ты нашел работу своей мечты, — сказал он.
— Да.
— Так что происходит сейчас?
— Где?
— Когда ты полетишь в Лондон по-настоящему?
— Послезавтра, я думаю.
— Я там сто лет не был.
— Да, ты говорил. Так слетай.
— Ты так часто там бываешь.
— Сейчас уже реже.
— Да брось. А ботинки, которые тебе делают на заказ в том магазине для снобов? Ты же не такой, как все.
— Каждый человек уникален.
22
Винтер бродил по этажу, возвращался к своим записям на рабочем столе, читал, шел бродить опять.
Завтра снова Бекман, или нет, сегодня. Важный свидетель? Это станет ясно после попытки составить фоторобот. Показания остальных тоже сливаются в базу Меллестрёма.
Удастся ли им приоткрыть занавес? Было ясно, что в городе ведется некая отвратительная деятельность — не широко, но постоянно. Да и почему бы ей тут не быть? Швеция не отгорожена от остального мира. Напротив, она давно уже ассоциируется с порнографией. Правда, раньше это означало сексуальное освобождение: прочь одежды. Да еще эти наивные законы, рассчитанные на прежнее общество, — а ведь оно стало жестче, грубее. Люди меняются. Пожирают самих себя. Подпитываются от унижения других. В чем причины? Наверное, неспособность власти, упрощенное понимание корректности и вечные слова, слова, слова.
Он подошел к стереосистеме и сделал звук погромче. Ноты зачиркали по стенам. Винтер наматывал круги по комнате, думал, и его мысли разбивались музыкой на мелкие куски, которые хаотически разлетались и соединялись потом с другими случайными обрывками.
Музыка была обычная: Джон Колтрейн, «Отец, Сын и Святой Дух». Чувства и мысли возникают неотполированными, их нельзя привести к симметрии, сделать ровными и красивыми. Они взрываются при рождении, сразу, в притягательном диссонансе, это звук, который вызывает боль в ушах и доходит до мозга.
Как и мелодии Колтрейна на диске «Медитации». «В поисках единства мыслей, целого, я должен пройти боль разрозненности, — подумал он и улыбнулся. — Когда тенор-саксофон блуждает по своим безумным дорогам, это только отрезок на пути к единству. Это как море — волны разбиваются о берег, но море всегда одно целое и всегда в движении.
Если я хочу разгадать это дело, я должен думать нелогично, асимметрично, здесь все не на своем месте, какофония вместо гармонии.