27
Фредрик Хальдерс сидел в столовой с Сарой Хеландер и расспрашивал ее о фотографиях.
— Так это не танцевальные шаги?
Она посмотрела на него с сожалением, как ему показалось, и коротко рассмеялась.
— Я сказал что-то смешное?
— Я только пыталась объяснить тебе более доступно, — сказала Сара.
— Что ты видишь на этих снимках?
— Кровь.
— Это осложняет работу, не правда ли?
— Мне тебя жалко, Фредрик.
— Это не пистолет у меня в кармане, это я рад тебя видеть.
— Ты расист и сексист, — сказала Сара.
Хальдерс кивнул:
— Я все вместе. Но расскажи теперь, что ты видишь на снимках.
Зал тем временем заполнился проголодавшимися полицейскими. Скрипели столы, дребезжала посуда, голоса сливались. В зале вертелось жужжание о расследованиях, происшествиях разного рода, о возросшей ренте и расходах на жилье, джекпоте в шестьдесят миллионов, ценах на бензопилы, субботнем конкурсе поп-музыки, который никто не смотрит, но о котором все говорят, о конфискованном у контрабандистов спиртном, которое пропадает зря в стенах полиции, и прочих интересных вещах.
— Что тебя особенно интересует? — спросила Сара Хеландер.
— Это ты замечаешь самое интересное. Поэтому ты и оказалась в нашей сплоченной команде.
— Тут видно движение… Это поможет узнать, что произошло перед тем, как это произошло…
— Неужели из этих следов можно что-то узнать?
— Да, можно понять, было ли это насилием с самого начала.
— Ты так много видишь?
— В некотором роде, — ответила Сара.
В зале стал раздаваться скрип отодвигаемых стульев. «Почему они не поднимают стул, а двигают его по полу, — думал Хальдерс. — Звук так ужасен. Это первое, что я выучил, и это спасло меня, я стал образцовым членом общества».
— Когда я увидел фотографии, я сразу подумал, что сначала это была игра. Которая началась задолго до того, как она перешла все границы.
— Да.
— О чем они тогда говорили, вот вопрос. Что можно говорить в таких ситуациях.
— Да.
— Нет ли в следах явного нахальства?
— В каком смысле?
— Он не спешил закончить. Он ходил вокруг по крови в своих ботинках, танцевал или что он там делал и прекрасно знал, что оставляет много следов.
— Такие следы могут оставить сотни тысяч ботинок.
— Но он не мог быть в этом уверен?
— Я думаю, убийца это знал.
— Может, он все-таки спешил?
— Нет. И если это вообще был «он».
— Это был «он».
Сара Хеландер встала, пора было возвращаться к снимкам.
— Ты целый день сидишь и смотришь на этот ужас?
— Только пока не заболят глаза.
— И как ты это переносишь?
— С трудом. Но это ведь наша работа.
— Да, в нашу работу входят страдания.
— По тебе заметно.
— Полицейский всегда страдает.
Они шли по коридору.
— Только посмотри на эти кирпичные стены, — говорил Хальдерс. — Как будто мы сидим в тюрьме или в бункере. Это специально, настраивает нас на нужный лад.
— Во всяком случае, на тебя это действует, я смотрю.
— Я тебе одну вещь расскажу, — произнес Хальдерс.
Они стояли на площадке и ждали лифта. Хальдерс нажимал на кнопку, но ничего не происходило. Только вентиляция шумела в шахте, как полноправная хозяйка.
— Пойдем пешком? — предложила Сара.
— Нет, подождем.
Лампочка загорелась, и где-то наверху заскрипело и зашуршало.
— В воскресенье я оставил машину у киоска на Стургатан и заскочил на секунду купить газету.
— Свою машину?
— А чью же?
— Я имею в виду, не полицейскую?
— Разве мы разъезжали когда-нибудь на рабочих машинах в выходные?
— Прости.
— Мне продолжать?
— Да, очень интересно.
Сара постаралась выглядеть искренней.
— Я оставил ключ в машине, потому что знал, что пробуду в киоске не больше минуты. Я вышел через сорок пять секунд и увидел зад своего личного автомобиля, заворачивающего на Южную улицу. Готово, угнан.
— Я понимаю.
— Сорок пять секунд!
— Да.
— Очень кстати тут подвернулась какая-то тетка на тачке, остановившаяся, чтобы купить бог знает что, и я прыгнул на сиденье рядом с ней и крикнул: «Вперед за той машиной на повороте», — и она втопила газ!