— Надежда? Да. Я им вполне доверяю. Технические работники по всей Англии — гражданские служащие, но их шефы в Ярде — инспекторы-криминалисты. Мы их в шутку зовем лабораторными инспекторами. Они выезжают на место убийства со своими людьми и техникой. То есть они обслуживают все самые сложные с технической точки зрения случаи.
— Это хорошо придумано.
— К тому же лаборатория находится в Кеннингтоне, а это тоже к югу от Темзы, — улыбнулся Макдональд. — Иногда мы вызываем и патолога, особенно если есть сексуальные показания.
Макдональд имел в виду «признаки убийства на сексуальной почве». Винтер подумал, что «сексуальные показания» могло бы стать названием кассового фильма.
— Сколько времени вы можете заниматься только одним делом? — спросил он.
— Политика наших шефов такова, что они дают нам двенадцать недель. Если за это время ничего не происходит и у нас нет новых перспективных версий, мы задвигаем дело в дальний ящик и начинаем заниматься другим. Но как я уже говорил, наше отделение раскрывает все дела.
— Самое плохое — когда мы знаем, кто убил, но у нас недостаточно доказательств, чтобы его судить, — сказал Винтер.
— От этого немудрено стать циником.
— Иногда я знаю, что рано или поздно он сделает что-то, что станет последним кусочком в пазле. Тогда ходишь и ждешь все время, что вот-вот что-то случится.
— Всегда наготове.
— Ты был скаутом? — спросил Винтер.
— Членом этого паравоенного тайно-фашистского движения, основанного южно-африканским расистом Баден-Пауэллом? Нет, не был.
— А я был. Там учат вести себя правильно.
— Поэтому ты пошел работать в полицию?
— Естественно.
Опять повеяло теплом. Солнце выглянуло между двумя домами по пути вниз, в Темзу. Макдональд кивнул в сторону Грик-стрит:
— Там находится лучший в мире магазин виски, «Миллроу».
— Я знаю.
— Конечно-конечно.
— Я бы хотел сходить с тобой завтра в музыкальные магазины в Брикстоне, послушать, что говорят потенциальные свидетели.
— Можешь сходить сам, — сказал Макдональд. — Я не успею, у меня другие дела.
— Мне нельзя одному, я же здесь в роли наблюдателя.
— Ты такой же полицейский, как я, и в большей степени англичанин, чем я когда-нибудь стану, так что кто может сказать слово против?
— Тогда я скажу, что ты был со мной.
— Говори, что хочешь.
— Тогда я еще скажу, что сегодня мой день рождения.
— Прими мои поздравления. Сколько стукнуло?
— Тридцать семь.
— Как там было: «Когда ей исполнилось тридцать семь, она вдруг поняла, что ни разу не проехала по Парижу в спортивной машине с развевающимися от ветра волосами…» — напел Макдональд на английском.
— Это чье наблюдение?
— Люси Йордан. Ты что, никогда не слышал «Балладу о Люси Йордан»?
— Нет.
— Ты как с луны свалился.
— Мы с Люси определенно жили в разных мирах.
— В исполнении Марианн Фейтфулл она оставляет рубцы в душе. Это же классика. В тридцать семь лет человек понимает, что у него есть, а чего уже никогда не будет. В 1960-х родился современный мир. И кстати, я тоже.
— Вы, в Англии, взрослеете быстрее…
— Я как раз собирался угостить тебя стаканчиком тут рядом, но теперь даже не знаю.
— …за исключением некоторых.
— Тогда пойдем? — Макдональд поднялся со скамейки.
Когда Винтер сидел над «стаканчиком», в голове у него была полная пустота. Он слишком устал от впечатлений, идей, разговоров с Макдональдом, его коллегами, свидетелями.
Он успел пройти теми улицами, что ходил Пэр, и теми, что мог ходить, обсудил версии с Макдональдом — они быстро нашли взаимопонимание. Правильно он сделал, что приехал. Но предчувствие драмы только усилилось. Это произойдет опять.
На мгновение у него мелькнула мысль, не позвонить ли вечером Ангеле, но он передумал. Кто она ему? Недалеко сидела блондинка, чем-то напоминающая Ангелу, — наверное, поэтому он ее и вспомнил. Широкий яркий рот, обещающая фигура, призывный вид.
— Ты заметил, как я молчалив, с тех пор как мы пришли в этот бар, — сказал Макдональд.
Винтер кивнул, продолжая смотреть на блондинку.
Ждала ли она приятеля?
— У нас, шотландцев, больше общего с континентом, чем с англичанами.
— Вы молча страдаете над стаканом.