День стоял чудесный. Впрочем, в Бейруте других практически не бывает. Море спокойно, на небе ни облачка. Вдали, почти у самой курортной зоны Саммерленд, по волнам скользили виндсерфингисты.
Дядя и племянник, углубленные в беседу, медленно двигались под ручку в сторону исполинского чертова колеса. Справа и слева торговцы в маленьких киосках продавали кокосовое молоко и початки вареной кукурузы. На набережной, как всегда по воскресеньям, было многолюдно. Мамаши с детьми, влюбленные парочки, джоггеры в спортивной форме. Одни девушки были в мини-юбках, другие — закутаны в черное с головы до ног, порой и с вуалью, прикрывающей лицо. На гребне волнолома прохаживались или отдыхали на корточках сирийские автоматчики.
— Нравится тебе Берлин? — спросил Хаким.
Бободжон кивнул:
— Да, чудесный город.
Дядя улыбнулся:
— А что тебе в нем нравится больше всего?
— Работа.
— Ну, хорошая работа — это замечательно. А помимо?
Бободжон пожал плечами. Наконец выдавил из себя:
— Эта самая… архитектура.
— Да ну?
— Угу. Симпатичная. У нас не такая.
Дядя задумчиво хмурился и шел, не поднимая глаз от асфальта.
— Ну а как по женской части? — спросил он после долгой паузы.
Бободжон только захихикал.
Хаким остановился и взял племянника за руку.
— Мне говорили, — сказал он с неожиданной сальной улыбкой, — что в Берлине женщины слабы на передок — будто с цепи сорвались!
Бободжон никак не предполагал, что дядя заговорит на такую неприличную тему. Он густо покраснел и отвернулся, бормоча какую-то невнятицу.
Хаким расхохотался. Затем притянул племянника к себе еще ближе, посерьезнел и сказал тоном приказа:
— Ты вот что — ты себе подружку там найди! Ну там немку, голландку или другую какую непотребную. И ходи с ней по ресторанам. Чтоб тебя с ней видели. А бороду — сбрей!
Бободжон растерялся.
— Как же? Это ведь… против воли Аллаха!
Дядя сердито мотнул головой:
— Ты меня слушай. Делай, что я велю. И держись подальше от мечетей. Там полно стукачей.
Бободжону понадобилась добрая минута, чтобы переварить совет. Потом он энергично закивал головой:
— Понял, понял.
— Твой друг… этот Длинный… ты мне, помнится, говорил, что он совершенный варвар, так?
Бободжон не стал прекословить. Хотя то, что Уилсон не мусульманин, можно было сформулировать и менее грубо.
— И ты — такому! — доверяешь?
— Да.
Дядя скептически пожевал губы.
— Христианин?
— Нет. Не христианин. Вообще никто.
Дядя нахмурился:
— Чтоб никто — такого не бывает.
Бободжон набрался мужества и возразил:
— Длинный — другой. Ему вообще на религию наплевать.
— Человек без Бога в душе… разве это человек?
Бободжон крепко задумался.
— Верно. Длинный не человек. Длинный — ходячая бомба.
Хаким улыбнулся. Он любил мелодраматические повороты в разговоре.
— Какого рода ходячая бомба?
— Умная бомба.
Ответ так понравился дяде, что он остановился у киоска мороженщика и купил племяннику и себе по эскимо.
Когда они двинулись дальше, Хаким спросил:
— А эта твоя умная бомба — с какой стати она нам помогает?
— Он сердит.
Хаким насмешливо хмыкнул.
— А кто не сердит в этом мире?
— Знаю. Только Длинный сердит в правильном направлении. Хочет того же, что и мы.
Дядя недоверчиво покачал головой:
— Мне даже думать противно, что ты доверяешь американцу!
— Он совсем не американец. То есть, конечно, американец, но как бы и нет. Люди вроде Длинного… они очень похожи на нас.
— То есть тоже голь перекатная?
— Не в деньгах дело…
Оба разом заметили самолет в небе и проводили его глазами. Израильский. Вне пределов досягаемости для зениток, которые спрятаны в самых бедных жилых кварталах.
Племянник перевел рассеянный взгляд на старушку, кормившую голубей.
— Длинный похож на нас, какими мы были раньше. Герои пустынных горизонтов!
Дядя презрительно фыркнул.
— Его предки тоже жили в палатках… то есть в вигвамах! — продолжал Бободжон.
— Ты, похоже, вестернов нагляделся!
Но тут племянник заартачился:
— Хотя это было давно, они помнят. Ведь и мы не забываем, откуда мы пошли.