Он усадил отца за стол — штрафную. Тот пробурчал что-то вроде тоста и с удовольствием опрокинул бокал шампанского. Все захлопали, а Саня импозантно заметил:
— Что ни говори, а люблю отца за его душевность.
Потом на балконе Димка, уже как знаток семьи, объяснял Глебу обстановку в доме: отец, бывший военный журналист, мечтал быть писателем, но неудачник, и теперь мать его третирует, тем более, что она школьный завуч и привыкла командовать повсюду.
Игорь Верютин, который в это время вышел на балкон покурить, прибавил, что отец Вербицких нравится ему своей демократичностью. Мягкий и податливый отец и напористая, довлеющая мать, по его мнению, легко уравновешиваются ребятами, — в семье все имеют свой голос…
Глеб и сам чувствовал эту непринужденную и немного грубоватую атмосферу в доме и, по-честному, это ему нравилось: чего лучше, когда вот так — простота без простоватости…
Потом его нашла Анфиса и потащила в зал. Там, расположившись на диване, Саня бренчал на гитаре, и Маша, обняв брата, приятным, еще не окрепшим голоском подпевала ему. Несколько раз приходила мать с розовым кувшином, в котором был такой же розовый компот. Мать щедро разливала его в бокалы. Она тоже пыталась подпевать и, видимо, когда-то пела неплохо, но дочка тут же оборвала ее:
— Ну, мама… Не мешай…
Анфиса была огорчена. Отец-Вербицкий, словно назло ей, выбрал себе в приятели Глеба и, утащив его на кухню, вел с ним длинные разговоры о жизни.
— Ну как, будущие господа офицеры?
— Да никак, — смутился Глеб, — вот учимся.
«Предок» поднял указательный палец.
— Всю жизнь, до седых волос, — засмеялся дробным смехом. — Вы долбите гранит пустой науки… Банальная истина.
Вербицкий-старший показался Глебу суховатым педантом, хотя в его словах было много любопытного, к тому же он неплохо, в тонкостях знал жизнь суворовского, словно сам прошел эту школу, что удивило Сухомлинова.
— Будущее офицерского корпуса — это вы, — говорил хозяин дома, и при этом густые его брови ползли вверх, — вы суворовцы, косточка нашей армии. Но большинство из вас самоуверенные ветрогоны. Вас прельщает престижность профессии, позолота, а не глубина. Мой Санька тоже ветрогон. А вот ты, думаю, парень иного склада. У тебя умные глаза. Человека можно узнать по глазам. В этом я уверен, как дважды два. — Вербицкий подошел к раковине и стал осторожно мыть посуду. — Дорогу осилит идущий. Нужно идти вперед с первого дня. Наша беда в том, что многих тянут за уши… — Он немного подумал и уверенно сказал: — Нет, малый, в тебя я верю. Вот Дима — хлиповат. Я отбор в училище ужесточил бы… Хотя ладно, всем учиться хочется, — и горьковато улыбнулся.
— Я, знаете, как-то над этим не задумывался, — сказал Глеб и внимательно посмотрел на Вербицкого: «Умный дядька, а дома посуду моет». Он ему явно нравился и, пожалуй, прежде всего, своей беспомощностью.
Кто-то позвал Глеба в зал. И в маленьком коридорчике, возле ванной и туалета, он наткнулся на Машу, нагруженную грязной посудой: готовились к чаю. На какой-то миг Глеб загородил ей дорогу, и они неожиданно, не сговариваясь, встретились глазами. Только сейчас он рассмотрел их: глубокие, темные и совершенно непонятные для него. Но это был только короткий миг — потом он уловил в ее глазах оживленность, даже горячность, с которой она на него смотрела… Глеб смело подошел к ней вплотную и осторожно, чтобы она не выронила посуду, слегка прижался к ней сбоку, едва касаясь ее приятного и теплого лица. Маша вздрогнула всем телом, словно ее ударило током. Они молча разошлись, она — на кухню с посудой, он — в зал к ребятам, где его возвращению так обрадовалась Анфиса.
— Наконец-то блудный кот вернулся, — засмеялась Анфиса, сажая Глеба между собой и Региной.
Все ждали торт. Торжественная мать, чем-то похожая на гусыню, внесла его на вытянутых руках — и все разом захлопали в ладоши. Саня поднялся, поцеловал цветущую мать и под оживленные возгласы стал зажигать свечи. Игорь, на правах старого приятеля, сказанул речугу о том, что суворовец Вербицкий перешагнул черту в своей жизни и теперь для него открывается новая эра…
Саня натужился и одним махом потушил свечи, что очень удивило его мать. Саня лишь усмехнулся.
— Ну, мама, я уже не ребенок!
Торт стали резать на куски, и все набросились стаей голодных волков. Вкусный, пахнущий лимоном, слоистый ломоть положили Глебу на тарелку, и положила его Маша, с открытой обворожительной улыбкой.
Дима посмотрел на Глеба со странным, может быть, даже ревнивым чувством. «Дурачок, — сказал про себя вице-сержант. — Мальчишка, как тебе мало надо…»