— Теперь ты, наверное, не захочешь со мной общаться, — подняла мокрое от слез лицо Лиза. — Я все пойму, я ожидала этого. Но больше не могла молчать. Алексей что-то может сказать Сергею, он — тебе. Уж лучше я сама. Я хотя бы рассказала всю историю.
— Лиза, ну что ты говоришь? — вспылила Катя. — При чем здесь «я не захочу с тобой общаться»? Ты — моя подруга. И это не зависит от твоего прошлого, твоих поступков. Неужели ты бы прекратила со мной дружить из-за чего-то, что я сделала по отношению к Сергею или к кому-то еще?
— Нет, конечно, — возразила Лиза. Она и поверить не могла, что Катя все воспримет именно так, хотя, если задуматься, сама она бы повела себя также. — Но ты просто не могла сделать что-то, настолько плохое.
— Ох, Лиза, не говори так. И, главное, ты тоже не сделала ничего плохого, плохо сделали тебе.
— Я не знаю, вернее, я считаю, что сделала плохое. Я причинила боль Алексею. Я обманывала его. И я поверить не могу, что ты так спокойно отнеслась к моему рассказу.
— Нет, Лиза, я не отнеслась к нему спокойно. У меня все болит за тебя. Я ненавижу всех этих людей, кто так поступил с тобой, и сейчас я ненавижу Корнилова, потому что ты моя подруга, и я всегда буду смотреть на ситуацию, давая тебе сто очков вперед. Иначе — это не дружба. — Катя замолчала, Лиза тоже не произносила ни слова. — Когда ты заговорила о том, что я не захочу тебя видеть, мне стало страшно, и я почему-то вспомнила свою подругу Машу. Помнишь, я говорила тебе о ней, мы дружили с Университета, а потом она все сделала, чтобы разлучить меня с моей большой первой любовью почти накануне свадьбы, старалась навредить как можно сильнее, уже когда мы стали встречаться с Дорофеевым. Больше года назад она погибла, а я все думаю, что, наверное, со временем простила бы ее. Сейчас я помню только нашу общую радость студенчества, а не причиненное ей зло. И, когда я представила, что могу потерять и тебя, мне стало страшно. Я тебе обещаю, что никогда от тебя не отвернусь.
Лиза почувствовала, как слезы вновь текут по ее щекам, и она не могла их остановить. Катя сделала ей настоящий подарок, в самый трудный и тягостный момент.
— И я не знаю, как смогла бы потерять тебя и твою маму, — всхлипнула Лиза.
Они долго еще сидели вместе, разговаривая о чем-то второстепенном. Потом Лиза пошла в душ и отправилась спать, а Катя ушла, только убедившись, что подруга заснула.
Глава 15
Итак, Лиза оказалась дрянью, даже большей, чем он думал. Еще можно было найти объяснение чудесному приобретению акций «Весны», но вот хоть как-то оправдать японский маскарад не было ни единого шанса. В тот момент, когда Алексей увидел Лизу с кимоно в руках, у него в голове все словно перевернулось: ни на минуту, ни на секунду, бывая с ней, он и представить не мог, что она и Кейко — один человек, что девушка-студентка, играющая свою роль в загородном клубе, и холеная светская Лиза — одна и та же бездушная и падкая до денег стерва. Женщины всегда в первую очередь смотрели на деньги, но хотя бы не делали свои подлости так открыто, Лиза же играла в какую-то свою и, как оказалось благодаря его глупости, весьма успешную игру. Скоро он поймет, в чьих интересах велась эта игра. Акции были переданы от Денисенко, но думать, что именно один из владельцев «Весны» был инициатором всего этого — слишком просто и плоско. Тем более, очевидно, что он Корнилову совсем не ровня. Во всей этой истории было что-то более глубокое, что еще предстояло узнать Алексею, а пока он мог думать только об одном: как в его возрасте, с его положением и опытом его почти обставила эта девица, иначе называть Лизу он не мог. Надо отдать ей должное, она отлично выполнила домашнее задание: как в облике Кейко, так и в своем обычном — великосветской девушки, она знала его увлечение архитектурой, его восприятие искусства, даже его странную любовь к осенним Альпам, которые все остальные признавали только заснеженными до самых вершин. Алексей ни на минуту не верил, что Лиза действительно могла думать и чувствовать именно так, как она говорила, — он видел злой умысел абсолютно во всем.
Москву и Киото разделяли тысячи километров, порт требовал ежедневных забот — вдобавок к прежним проблемам о своем уходе заявили два ключевых управленца, причем об уходе прямо завтра без всяких бонусов и выходных пособий. Дела летели в тартарары, Корнилов вынужден был взять на себя руководство чуть ли не текущей деятельностью компании, дело, которым он не занимался долгие годы, посвящая себя стратегии и решению ключевых вопросов. Найти новых людей на должности топ-менеджеров было не просто, все, кому делались подобные предложения отвечали отказом, вызывать в Японию человека из Москвы или Европы, не знакомого с тонкостями местного бизнеса, было равносильно самоубийству. Было принято решение о найме Симона Хейдрика, долгое время бывшего управляющим директором в компании Honda и отлично знакомого с местной спецификой, но ему еще нужно было выйти из своего прежнего проекта в Сингапуре, а пока тысяча и одна проблема была личной заботой Алексея. Неутешительные новости приходили из Лондона и из Сочи, но подобная загруженность радовала его, не давая сил ругать себя за оплошность с Лизой.
Корнилов жил в своей старой квартире в Токио, не имея ни малейшего желания проводить время в доме, купленном для будущей жены. Как-то вечером, а точнее, уже ночью вернувшись домой, в спальне он увидел тонкий почти прозрачный пеньюар, принадлежавший Саюри, небрежно брошенный на кровать. В комнате пахло ее духами, терпкими и чуть-чуть мистическими. Казалось, еще минута и она войдет, радостно раскрыв объятия ему навстречу. Еще недавно этого бы хватило, чтобы вогнать его в сожаления и воспоминания — сейчас Алексей методично открыл окна, чтобы выветрить запах, внезапно показавшийся неприятным, убрал с кровати пеньюар и вызвал сотрудника службы охраны, чтобы узнать, кто так легко и беспрепятственно вошел в его квартиру.
В выходные, движимый воспоминаниями, Алексей направился в Никко, в старый парк, где так любила гулять Саюри. Встреча со знакомыми местами не принесла ничего: голые мрачные деревья, старые шаткие мостки и низкое нахмуренное небо были совсем не похожи на ту идиллию, которую он делил тогда еще с будущей женой. Вместо ощущений хрупкого тела, нежно жмущегося к нему в наивной ласке, перед глазами стояли кадры из жуткого фильма, показанного ему Сюнкити в прошлый приезд в Киото: старая морщинистая Саюри, седые волосы, недобрые глаза. Корнилов силился ухватить хоть на мгновение ощущение ушедшего счастья, ее робкую улыбку, скромный потупленный взор, но на память, как назло, приходила лизина улыбка и дерзкий смеющийся взгляд, только вот Лизу вспоминать он совсем не хотел. На электронной почте лежало письмо с подробнейшей информацией о всей ее жизни, но даже читать о ней Алексей не хотел. Каждая строчка, упоминание ее имени — все напоминало о той глупости, которую он совершил, так близко подпустив девушку к себе, о всей той лжи и притворстве, которым она почти окутала его. «Знаешь, я так боялась, что тебе не понравится мой торт. Что я покажусь тебе глупой и наивной со всем этим» — эта ее нелепая привычка в моменты волнения начинать каждую фразу со слова «знаешь». «Все-таки для меня вечность не там на леднике, там только страх, а здесь. Здесь вечность умиротворения и покоя» — четко продуманное притворство, в которое было очень легко поверить. Алексей резко развернулся и вышел из парка — он приехал в Никко вовсе не за тем, чтобы думать о Лизе. Может, чтобы вычеркнуть ее из памяти насовсем, нужно прочитать то досье, что прислали ему из Москвы, понять, наконец, кто стоит за Лизой, узнать все ее неприглядное прошлое и забыть и ее, наконец?
Осень коснулась и Марбельи, море стало мрачно-синим, почти смыкаясь у горизонта с таким же мрачным небом, сад потерял все свои радостные краски, являя миру неприкрытую прозу озябших кустов и старых деревьев. Алексей снова уехал в Японию и исчез со всех экранов — последнее время Светлана Геннадьевна интуитивно боялась его поездок в эту страну. Муж пропадал в Лондоне в судебных процессах, а деловые газеты по всей Европе, если не миру смаковали подробности приобретения им на залоговых аукционах лакомых кусков еще недавно советской собственности. В середине недели прилетела Марина с детьми, она в очередной раз поссорилась с мужем и, как в детстве, бросилась за утешением к маме — в такие моменты быть матерью было и радостно, и горько.