Оголенные участки тела уже переодевшейся Асы импресарио протер маслом. Ярче проступил рельеф крепких мышц, ребер и округлости груди. Вороней сам смешал разноцветную пудру с вязкой жидкостью и, нависая над танцовщицей, наносил краску на застывшее лицо.
– Знаешь, когда я тебя в первый раз увидел, – он слегка отодвинулся, дабы удостоверится, что полностью прикрыл татуировку, – подумал, что ты подводишь сажей глаза. Странно, да? Отшельница в лесу, дикого вида и… подведенные глаза…
– Я никогда не подводила!
– Да знаю я. У меня было время убедиться в этом. Если ты не заметила. Просто у тебя действительно густые ресницы. Некоторые бабы всю жизнь ради этого углем глаза трут, а тебе Твердь подарила и это, и все остальное. Красивая ты баба, Октис…
Октис не шелохнулась. Процедура была еще не закончена, да она и не знала, как ей быть с этой лестью. По всему, правильней было бы игнорировать, а то и вернуть адресату обратно все слова. В рядах Змей уважали красоту тела – приобретенную силу. А женственностью, данной Твердью изначально – пренебрегали, как чем-то инородным. От того Октис, преодолевшую себя и поднявшуюся на один уровень с остальными, из-за сохранившейся девичей красоты долго не воспринимали всерьез. Она была словно бесполезным украшением рядом с твердой Зеркой. Но ни Зерки, ни Змей теперь не было. К счастью или сожалению, она могла расслабиться и принять все как есть. – Ну и чего хотел Вороней от меня этими словами? Взять меня? Да и так мог бы. Вселить уверенность? Тогда почему мне хочется только расслабиться, а не рвать и метать?
Она так ничего и не сказала, лишь пристально посмотрела в глаза, когда Вороней закончил с гримом. Они собрали вещи, чтобы не оставлять их без присмотра, вышли обратно в зал. За окном уже темнело, у сцены горели заготовленные факелы, толпа заметно выросла. Актеры уже доиграли сценку, и теперь выступала цирковая труппа из жонглеров, шпагоглотателей, огнеплюев и прочих трюкачей. Они подразумевались, по-видимому, основным блюдом для зрителей и собирались выступать еще долго. А Аса, значит, оставалась на десерт – и только от нее зависело, насколько ее вкус оттенит предыдущие впечатления.
Октис и Вороней долго стояли и молча смотрели через окно на трюки циркачей. Ей следовало бы разминаться дальше, но волнение перед сценой и первым выходом взяло над ней верх. Когда же циркачи стали закругляться, Вороней вновь заговорил с ней:
– Знаешь в чем ирония? Если у тебя не получится быть высокой танцовщицей, ты должна будешь еще долго-долго выступать, чтобы хотя как-то окупить затраты на себя. И это уже не говоря о срочной замене плана.
– Не получится. – Фыркнула танцовщица. – Я сбегу от тебя.
– Я объявлю розыск с вознаграждением.
– У тебя нет документов на меня. Забыл? Нет никакой бумаги или свидетелей, которые бы подтвердили мое подчинение тебе.
– Бумагу я подделаю. Свидетелей подкуплю.
– А не боишься, что либо власти, либо я тебе эту бумагу в жопу засунем? – Улыбнулась она.
Циркачи ушли со сцены и прошли через дверь, тут же наружу направился Бега, а за ним вслед устремилась и Аса, договаривая последние слова Воронею. Бега прошел на сцену, а она, чуть поторопившаяся с выходом, встала в стороне между магазином и подиумом. Сказанное Воронеем еще бурлило в голове, но незаметно сменялось осознанием происходящего.
Это было похоже на казнь – ее казнь. И слева от нее стоял палач – обещанный загорийский князь с загорским ножом в ножнах. Он стоял, сложив руки, и коротко посмотрел на нее буквально сверху вниз. Никогда она не думала, что, встретив загорийского князя, будет выглядеть вновь так рассеяно и беззащитно – словно опять лежа на спине с задранной юбкой.