– Ладно. Что уж тут. Чем богаты. Устроит и кров с пищей. – Махнул Вороней.
– Вот это я понимаю...
– Вороней! Как это?! – Октис перебила старика. – Ты обещал мне мытье! Ты сдернул меня с места! Я поперлась за тобой. Волочилась весь день, как шавка! А теперь – ладно?!
– Я не обещал тебе. Забыла? Я сказал: кров и пища. Вот они. – Он указал на принимающую сторону. – И может быть – мытье. Только может быть. А не вынь да положь!
Октис фыркнула сквозь сжатые зубы. Не глядя на него, она прошла мимо. Положила руки на пояс и стала обходить двор по кругу, в сторонке от мужиков. Как назло грудь вновь заныла, а с ней в пляску зуда пустилось и все тело. Ей хотелось чесаться от злости, но она держала руки на месте – уткнув в бока. Когда мужчины перестали на нее смотреть и начали сговариваться об условиях сделки, Октис села на срубленный пенек, служивший табуретом перед простецким столом. Кинула пожитки, вытянула ноги и сложила руки спереди, опустив голову.
– Ну, значит, ляжете вон в сарае. – Хозяин махнул в сторону порядочно высокой постройки с соломенной крышей. – Залезете наверх. Там хорошо. Я там сам часто сплю. Особенно, когда все в доме, и сил нет их терпеть...
– Ну вот! – Октис подняла голову. – Теперь значит еще и сарай! Спасибо, хоть не в собачьем месте поселил...
Они вдвоем молча посмотрели на нее. Старик немного опустил голову и не то что бы тихо сказал Воронею:
– Ну и жена у тебя! Откуда счастье такое привалило?
– Из леса. – Честно сказал «муж» и улыбнулся.
– Да, на то похоже: сидела всю жизнь на своем отшибе и другого не знала. Ты с ней что ли построже бы...
– Да ты посмотри на нее внимательней. Она ж накинется. А хват у нее крепкий – уж поверь.
– Эх, ты! Не женитьба, а брак какой-то! И зачем тебе жена такая?
– Да вот – дурак – люблю, чтоб везде повеселее было.
Они оба заговорщицки улыбнулись.
– Ну а татуировка: сам что ли сделал?
– Нет, еще в семье. А так бы да: сам сделал – чтоб не потерялась. Удобно...
– Угум, удобно...
Дальше, как положено, они картинно и оживленно поторговались. Когда гость отсыпал нужное количество жести, хозяин убежал в дом. Вороней сел за стол по другую сторону от Октис – на возвышение террасы дома. Она заметила, что даже в такой ситуации, ее спутник умудрился соблюсти высокий этикет. В то время как Октис только простецки уселась на пенек. Ей показалось, что этим он специально хочет позлить ее еще больше. Она осмотрелась, но сесть правильно можно было только рядом с ним. – Нет, лучше я и дальше буду жопой мять бревно.
Вскоре хозяин начал выносить еду. Когда он подходил к Октис, она исподлобья смотрела на него, как злая собака, у которой хотят отнять облюбованную кость. Но затем старик ставил еду на стол, и она тут же переключала внимание на нее. Еды оказалось много, она была действительно вкусной – никакого сравнения с солдатской похлебкой, о которой Октис так долго мечтала. Сначала хозяин выносил холодную еду, но под конец в дело пошли и горячие блюда: суп и печеный кусок мяса. Октис хотелось просто залезть на стол и вгрызться во все, что есть на нем. Но она поняла, что и Вороней, и даже донельзя простой хозяин, играют с ней в некое подобие этикета – хоть и на разных уровнях. И это здесь – во дворе затерянного в лесах хутора, под чистым темным небом, за наспех сколоченным высоким деревянным столом. Она решила соблюсти этикет как могла. Обращалась с едой, как подобает. А сама села прямо, выпрямила спину, не подгибаясь к еде, а поднося ее ко рту – как бы смешно и двусмысленно она не смотрелась так, сидя на высоком пеньке.
Наевшись настолько, что живот вспучился и напряг все ремни костюма, Октис встала из-за стола, молча поклонилась хозяину, усевшемуся на помосте. Ей этого не хотелось. Злость на старика была лишь приглушена обилием еды, но она решила играть до конца. И по правилам этой игры намеренно не поклонилась Воронею. Октис забрала вещи и ушла к обещанной бочке. Вылила на себя несколько ковшей холодной и слегка зацветшей воды. Потом направилась к сараю, отодвинула раздвижную стену, зашла и закрыла за собой. Она забралась вверх по лестнице, где было полно соломы. Улеглась с краю и вдруг поняла, что никогда не лежала на чем-то столь мягком. Разве что в далеком детстве. Даже воспоминания о теплых объятиях любовниц: Зерки и Сейдин – не шли ни в какое сравнение. Змеи всегда были жесткими, изнутри и снаружи. Даже Сейдин – вечно тоненькая и женственная.