К тому времени, когда мы сели, танцы в моей карте почти все были расписаны. Взглянув на имена, я узнала лишь самое первое.
Лейтенант Джеймс поклонился, и мы пошли танцевать.
— Вы — само очарование, — сказал он.
— Почти так же красива, как мама? — не удержавшись, подколола я.
Делая первые па, мы оба глянули на маму, которую вел кавалер за три пары от нас. Несомненно, она была очень хороша собой. Такая нежная, аккуратная — словно чудесная, искусно сделанная куколка. Я выпрямилась. Пусть мама прехорошенькая, однако на моей стороне юность. Когда одна звезда начинает закатываться, другая восходит. У меня зрелые женские формы, а у нее все еще хрупкая девичья фигурка.
Танцуя, я подмечала восхищенные взгляды мужчин. Интересно, а что понадобилось бы, чтобы разорвать связь между мамой и ее кавалером, чтобы он все свое внимание обратил на меня? Когда танец закончился, лейтенант положил ладонь мне на талию, и это прикосновение отозвалось трепетом во всем моем теле.
Когда прибыло предназначенное мне в приданое белье, мама предложила показать, как следует носить эти бесподобные вещицы. В спальне она сперва жадно рылась в свертках, разворачивая тонкую бумагу, затем впадала в экстаз перед зеркалом, приложив к себе очередной великолепный клочок кружев: ночную сорочку из перкаля, утреннее платье из белого пике с капюшоном, прозрачный пеньюар. Глаза у нее туманились от удовольствия, как у женщины, которая думает о возлюбленном.
— Давай я тебе покажу, — сказала она.
Я стиснула зубы.
— Спасибо, мама, но у нас с тобой совершенно разный размер.
Она развернулась и швырнула мне пеньюар.
— Ты не соображаешь, как тебе повезло! Когда я впервые выходила замуж, мне пришлось обойтись платьем, взятым взаймы. Единственное, что у меня было нового, — это вышитая тамбуром шляпка и кусок самого простого кружева.
Время шло. Нам доставили билеты в Индию. В дни, когда мама отпускала его от себя, лейтенант Джеймс провожал меня в школу. Софию недавно забрали из школы, и мне ужасно ее не хватало. Как-то раз я пришла, и мне вручили письмо и отрез небесно-голубого тюля (теперь уже порядком выцветшего). София писала, что она живет в Челтенхеме у тетки, которая надеется удачно выдать ее замуж. «Принимай будущее как оно есть и пользуйся им!» — советовала моя милая подруга.
Возможно, именно то, что мы с лейтенантом шли пешком, толкнуло меня на откровенность. Вспомнились бесконечные прогулки по палубе корабля, когда отец уверенно сжимал мою крошечную ручонку и мне было с ним хорошо и спокойно.
— Зовите меня Томасом, — уже не раз предлагал лейтенант.
А я не могла — он был настолько меня старше! В ответ я уверяла, что он мне как отец и всегда останется для меня лейтенантом Джеймсом.
Сейчас, когда день отъезда неотвратимо близился, я не могла думать ни о чем другом.
— Неужели я — рабыня собственной матери? — взмолилась я, не сдержавшись. — Неужто мне в самом деле необходимо ехать?
— Но вам же все равно когда-нибудь придется выйти замуж, — ответил лейтенант.
— Мне всего семнадцать; вот вы — вы отдали бы меня какому-то старику?
— Человек постарше может быть добрее.
— Чтобы меня лапал противный дед? Большего я не заслуживаю?
— Ваша мать желает вам только добра, вы сами это хорошо понимаете.
— Мама послушала бы вас.
— Не уверен.
— Хотите, чтобы я умоляла вас на коленях?
— Ну, детка, не надо драматизировать.
— Не смейте называть меня деткой! — в ярости обернулась я к нему.