– Что ты делаешь? – спросила Вестания без особого интереса.
– Когда я был ребёнком и жил в Шумах, мы часто ездили в «Хароне», то в Край, то в Сердцевину. Зимой мы лепили к стеклу дверей мины. Иногда их там скапливалось очень много, так, что они занимали всё окошко. Самое главное было дождаться весны, когда из-за оттепели монетки оттают и упадут. Мне так и не удалось увидеть это. Может, кто-то из бездомных или полицейских отковыривал их раньше.
– Весна же больше не наступит, значит, уже не увидишь, – произнесла она равнодушно.
– Скорее всего, – согласился Аластор. – Видишь, как быстро примёрзла мина? Хочешь совсем здесь околеть?
– Какая тебе разница, что со мной будет? – спросила она совсем ровно, без вызова.
– Я обещал охранять вас.
– От чего? От зимы? От конца света?
– От всего.
Она не ответила, продолжила курить.
– От зимы, от врагов, от тени и от тебя самой, если потребуется.
При упоминании о тени, Веста поёжилась, лицо стало обеспокоенным.
– От потерь ты нас не уберёг, – произнесла она.
– Никто не в силах спасти от потерь. – Оправдался Аластор. Она покивала, задумчиво, но без осуждения. – Но мне жаль. За всё, что было.
– Я до сих пор не понимаю, кто ты, – сказала она. – Ты притворяешься добрым? Ты ведь не такой… Ты убиваешь людей и потом ведёшь себя так, будто сделал что-то хорошее.
– Вестания, если бы я сам знал, кто я, я бы ответил тебе. Ты много убийц знаешь, чтобы сравнить?
– Пока Теренея не слышит... Скажи, почему ты просто не бросил нас после тюрьмы? Не убил в туннеле? Не говори только, что это какая-то клятва или обещание, я не поверю.
– Что ты на самом деле хочешь знать, – произнёс он, понизив голос, – это хороший я или плохой. Хочешь быть уверена, что выбрала правильную сторону. Ты полна сомнений в том, где белое, а где чёрное. Тебе не кажется, что ты уже достаточно взрослая, чтобы так просто судить о людях и вещах? Так не бывает в жизни.
– Аластор. – Вестания сменила тему. – Ты когда-нибудь любил кого-то?
Соврать он ей не мог. Она как будто уже знала правду. Умела читать его, сразу бы догадалась, что он врёт.
– Нет. – Ответил он. – Но я терял. И терял многих. Терял всё.
Она подняла глаза, опять поразила своим взглядом-выстрелом. Видела его прямо насквозь. Она умела стрелять своими глазами-пулями без промаха, без единой осечки, стрелять наповал.
– Мне нравился Фрикс. – Сказала Вестания. – Я просто думала… а вдруг я смогу полюбить его. Мы могли бы быть вместе. Я даже хотела бросить вас в этом поезде, хотела уехать с ним в Гиперборею. Я знаю, он тебе не нравился, но ты не знаешь, каково это – чувствовать себя чужой. Полукровкой. Может быть, там я бы смогла найти своё место… вместе с ним…
– С ним ты бы не стала счастливее. И не оказалась бы вдруг на своём месте, – сказал Аластор, выбрасывая бычок в щель между полом и дверью. – Для кого ты чужая? У тебя есть сестра, которая тебя любит больше всех на свете. Фрикса ты не знала, не догадывалась даже о том, что у него на уме.
– Тебя я тоже не знаю. – Странно, но в этом выпаде Аластор не встретил агрессии, лишь настойчивое выражение: «переубеди меня». Словно теперь она хотела его испытать.
– Ты знаешь обо мне ровно столько, чтобы понимать меня. Ты должна знать главное – я здесь для вас. Фрикс был для Алкида. Вот то самое, что нас различает. Да, увы, у меня есть много ужасных историй, но тебе не нужно слышать их все, чтобы верить мне сейчас.
– Твои истории, – Вестания затушила сигарету. – Твоё прошлое. Все убийства, что ты совершил, думаешь, я смогу тебе полностью верить после того, как услышу их? Расскажи мне одну. Как умерла мама?
Аластор вдруг опешил. Он испугался, что она могла знать ответ. Но, как и откуда? А вдруг она знает, вдруг опять разозлиться? По щекам Вестании и вправду потекли слёзы, но вместо ярости он наткнулся лишь на скорбь.
– Она была больна. Ты сама знаешь…
– Как это произошло? – Упрямые глаза. Не терпящие отступлений.
Аластор сдался. Собрал все силы, что у него были. Для того чтобы сказать правду их потребовалось немало.
– Алкиона боялась заразить окружающих. «Призрак» был переполнен, много народа, в вагоне с нами была Рея с младенцем. Она ушла из вагона в… – он осёкся. – В тамбур. Я пошёл за ней. Она лежала на полу, совсем без сил. Умирала. – Вестания слушала его молча, сдерживая слёзы, – Тогда она попросила меня помочь ей. Избавить её от страданий. И найти вас. И я…
– И ты убил её. – Вынесла приговор Вестания.
Он хотел защититься. Подбирал слова для оправдания. Хотел бы назвать это не убийством, а освобождением. Но глядя в её карие глаза смог лишь произнести:
– Да.
Она плакала какое-то время, потом собрала всю свою волю и утёрла слезы. Кажется, она была просто слишком усталой и подавленной, чтобы обрушить на него свой гнев.
– Не говори Теренее. – Произнесла она, наконец. – Никогда.
– Хорошо. – Согласился он.
– Я знаю, что она была больна. Знала давно. И она бы умерла там. Но… – её голос наполнился силой. – Я никогда не прощу этого тебе. – Аластор слышал по голосу, что она говорит серьёзно.
– Я бы не стал просить у тебя прощения, я знаю, что это невозможно.
– Нет, ты не понял. Тера пообещала простить тебя, когда… – она запнулась, – если мы доберёмся до Океании. Она простит, если не расскажешь правду. А я – нет. Никогда.
Он тяжело вздохнул. К удивлению Аластора, Вестания перевела разговор в другое русло:
– О чём вы говорили, прежде чем…
– Она рассказывала о вас. Говорила о том, как сильно вас любит, и о том, что вы найдёте Океанию.
Она улыбнулась такой странной улыбкой, которая тут же разлетелась вдребезги из-за слёз.
– Ты же не веришь в неё, так? Там, в Некрополе, когда вы с Терой заключили договор, когда она наняла тебя. Ты сказал, Океания будет твоей платой. Но её не существует. И ты тоже не веришь в неё.
– Когда я приехал в Термину, я был потерян, – сказал Аластор. – Я хотел умереть. Сначала убить вас, потом себя. Для этого я повёл вас в Белизну. Много лет после того, как меня отправили на пенсию, я пытался найти в Сцилле хоть кого-то, кто не был также пуст и обречён, как я. Я видел многих: бездомных, безумных, опустившихся на самое дно, тех, для кого жизнь была тягостью, и я освобождал их. Мне казалось, что я должен был поступить с вами так же. С двумя детьми, осиротевшими, ненужными никому на заре конца света. Но потом твоя сестра смогла меня переубедить. Она дала мне цель. Ориентир, которого я не видел уже много лет. Это и есть моя Океания – защищать вас. Поэтому я здесь.
Она не сводила с него глаз, но теперь Аластор не видел в них недоверия.
– Я никогда никого не любил и никогда не жил для кого-то. Но теперь я здесь. Ради Алкионы. Для Теренеи, и я здесь для тебя, Вестания. – Заключил он. – Я должен увести тебя отсюда.
Он знал, что она всё ещё сожалела о Фриксе, что не доверяла ему полностью, знал, что она не верила в Океанию. Он думал, что она вновь заупрямится, был готов смириться и признать своё поражение. Но тут Вестания кивнула.
– Хорошо, – сдалась она. – Пойдём.
***
К счастью, после разговора в тамбуре Вестания успокоилась. Она молчала, замкнулась, думала о чём-то своём, но всё-таки согласилась находиться в компании сестры и Аластора. Они сидели в одном из купе и ехали в блестящую и искрящую на солнце неизвестность, куда-то прочь из отменённых земель.
Спустя какое-то время сёстрам все же удалось задремать, и теперь, разбуженные особенно сильным толчком поезда, они с трудом продирали глаза, скованные тягучим и сухим сном измождённости. Придя в себя, Вестания резко выпрямилась, с опаской посмотрев на Аластора. О чём она думает? Что при мне небезопасно спать? Нельзя терять бдительность? Что я убью их после всего этого?
Аластор вспомнил Лиссу. На единый миг, и сразу прогнал это воспоминание. Где-то в глубине его сознания – её тряпичное тело, покорное, слабое, грязное, истощённое болезнью и высушенное безумием, ещё горячее, покрытое мокрыми от пота волосками. Он вспомнил боль. И отвёл глаза от Вестании, словно затем, чтобы она не успела прочитать эту картину, запечатлевшуюся на его сетчатке.