— Вы ужинаете с ними? — спросил Машин.
Наумович горестно посмотрел на него.
— Боюсь, придется. Дежурный адъютант всегда ужинает вместе с ними.
— Сдается мне, это будет славная пирушка далеко за полночь, — сказал полковник Машин. — Мы дождемся, пока все гости разойдутся, а король с королевой вернутся в свои покои, так же как и прислуга. Нельзя допустить никакого хаоса: ни в коем случае не должны из-за какой-нибудь идиотской ошибки пострадать невиновные или наши люди. Давайте все еще раз проверим, господа.
Он жестом предоставил слово Мишичу.
— Я ужинаю со своим сватом в «Колараце», — начал полковник. — В полночь я ухожу из ресторана и прибываю сюда. К этому времени два батальона, готовые выступить, стоят во дворе казармы. В половине первого я направляюсь с ними вниз, в город, и веду их к задней стороне Конака, где выставляю их в оцепление между замком и русским посольством, чтобы не допустить проникновения во дворец с запада. Правильно?
— Правильно. — Машин кивнул и обратился к высокому, с ястребиным носом майору. — Нам нужно быть готовыми несколько раньше, чем Шестому пехотному полку, так как путь от казармы Палилула на десять минут дольше, чем для полковника Мишича отсюда. Вы убеждены, что Ваши офицеры на нашей стороне?
— Седьмой полк настроен решительно за нас, господин полковник, ручаюсь головой. Правда, с Восьмым дело обстоит иначе. Полковник Николич неоднократно заявлял, что связан присягой королю и только сам король может его от этой присяги освободить. Николич пользуется большим авторитетом у своих офицеров, поэтому здесь могут возникнуть осложнения.
— Не будем теперь из-за этого ломать голову, — сказал полковник Машин. Всегда, когда речь заходила о непредвиденных трудностях, он реагировал совсем не как военный и воспринимал это с какой-то личной обидой. — Мы не нуждаемся ни в нем, ни в Восьмом попку. Когда все свершится, они встанут перед фактом и должны будут присягнуть принцу Петру, то есть, я хотел сказать, королю Петру.
Полковник Мишич обратился к майору с ястребиным носом и спросил:
— Вы не прощупывали настроение солдат?
— Зачем? Какая от этого польза? — перебил его Машин и, не давая майору ответить, продолжал: — Никто не спрашивает скотину, кода ее ведут на бойню, как она себя чувствует. Что же касается Седьмого полка, то мы договорились с майором Ангьелковичем — он меня представит как вновь назначенного Александром командира. После этого мы двигаемся в город и окружаем Конак с трех сторон.
— И Вы полагаете, что никто из людей не станет задавать вопросов? — спросил Михаил.
— Нет, они к этому привыкли. При каждой демонстрации в городе они немедленно выступают к дворцу. Единственная разница на этот раз состоит в том, что их посылают не предотвратить переворот, а принять в нем участие. Но об этом они узнают только тогда, когда все будет кончено. Важнее всего — дойти до дворца как можно бесшумнее. Город ни в коем случае нельзя разбудить.
— А Вы видели хоть раз, чтобы скот на бойню шел на цыпочках? — ехидно спросил Апис.
Прежде чем прийти сюда, Михаил с Аписом встретились на террасе «Сербской короны». Времени было в обрез, поэтому капитан Димитриевич мог только вкратце обрисовать тех людей, с которыми они должны были встретиться. Специально он не подчеркивал, но можно было понять, что о полковнике Машине Апис невысокого мнения. В отличие от большинства других он чувствовал, что Машин испытывает к Сербии и сербам непреодолимое презрение.
Будучи сыном чешского врача, полковник не мог забыть, что он в этой стране с неистребимыми восточными нравами был единственным европейцем, что он, потомок ученых и профессоров, вынужден был жить среди сыновей свиноводов и грабителей. Мальчишкой он проводил каникулы в Праге у бабушки с материнской стороны, где в извилистых улочках старого города чувствовал себя гораздо больше дома, чем в тенистых аллеях Белграда. Хотя отец был придворным врачом и личным другом князя Александра Карагеоргиевича, сын поступил на службу к Милану Обреновичу и быстро стал членом узкого круга его друзей.
На самом же деле он никогда не был по-настоящему предан князю Милану, ставшему впоследствии, по милости Австрии, королем Миланом, а к его сыну Александру не имел и капли уважения. Убежденный в собственном превосходстве, он уже видел перед собой блестящую карьеру, как внезапно все надежды рассеялись, будто утренний туман. Судьба распорядилась, чтобы молодой король влюбился именно в Драгу, вдову его брата Светозара. Таким образом, Машина связывала с этим переворотом одна-единственная цель, а именно — восхождение к тем высотам, которые он с давних пор считал уготованными только для него. Он добился, чтобы во главе путча стоял он сам, так как не мог даже мысли допустить, что им будет командовать какой-то Мишич или, что еще хуже, Димитриевич.