— А кто из нас конкретно будет заниматься организацией и контролем всего этого твоего проекта? — спросила Анна.
— Из нас - никто. Мы просто вложим деньги (я могу достаточно для начала получить у своего отца) и — особенно ты — обеспечим политическое влияние. Я расчитывал, что мы можем привлечь твоего ростовщика из Барбарикона...
— Пулинду?
— Да, его. Он по-банкирски практичен и знает Индию. А для решения технических вопросов мы возьмем Евсевия.
— Если он согласится. Он же может...
— Я его уже спрашивал. Он говорит, что был бы рад. Он устал придумывать все новые способы убийства людей.
— Ты его уже спрашивал?
— Да. И, по-моему, Юстиниан тоже будет не против. Разумеется, он не станет заниматься этим лично. Как только война закончится, он вернется в Константинополь, иначе Феодора пришлет за ним палачей. Но он заинтересовался проектом и уверен, что сможет выделить для нас некоторые средства из императорской казны — если мы обеспечим ему возможность конструировать для нас всякие новые технические приспособления.
Койка вздрогнула. Калоподий понял, что Анна поднялась на ноги. Точнее, вскочила.
— Ты попросил римского императора стать твоим партнером в торговом предприятии? Ты с ума сошел?
— Он уже не император, милая, — ласково уточнил Калоподий. — Император у нас Фотий.
— Но все-таки!
— Он главный юстициарий. И ты же знаешь, как он любит всякие новые технические приспособления.
— Муж мой! — Анна зашлась смехом, на этот раз надолго.
* * *
Кунгас принял решение и отвернулся от окна с видом на Пешавар.
— Хорошо, — произнес он, — мы так и сделаем.
Он окинул небольшую группу дезертиров-йетайцев внимательным взглядом, который был не столько холоден, сколько бесстрастен. Словно ледник, созерцающий завал из камней на своем пути к морю. Не ледяной, скорее безразличный, поскольку последствия неотвратимы.
Йетайцы сидели на корточках в его приемном зале. И действительно напоминали завал из камней в силу своей неподвижности. По очень основательным причинам. Во-первых, они были разоружены. Во-вторых, солдаты-кушаны, стоящие вокруг и охраняющие йетайцев, были вооружены до зубов. В-третьих, кушаны всегда недолюбливали йетайцев. Не прошло и столетия с тех пор, как вторжение йетайцев разрушило кушанское царство, которое Кунгас восстановил.
— А если вы лжете, то вы, считайте, мертвецы.
Командир взвода йетайцев так лаконично пожал плечами, как сделал бы сам Кунгас:
— Зачем нам лгать?
— Я сам не могу придумать никакой причины. Вот почему я решил вам поверить. — Кунгас позволил себе улыбнуться. — Кроме того, сарматы известны своей честностью. Даже сарматы наполовину.
Эта слабая шутка вызвала в комнате взрыв смеха как у кушанской охраны, так и у пленных йетайцев. Впервые с того момента, как их ввели в зал — точнее, заставили припрыгать сюда на корточках — йетайцы явственно расслабились.
Кунгас не перестал улыбаться, но не присоединился к общему смеху. Когда смех утих, царь покачал головой:
— Я не шучу. Вы шестеро станете первыми членами моего нового воинского подразделения. Если вы не лжете — а я полагаю, что не лжете, — то вы не последние перебежчики от малва к нам. Поэтому я думаю, что могу всех вас завербовать в... Как это назвать?
Ирина, сидящая в углу, подала голос:
— Царская сарматская гвардия.
— Это подойдет. — Кунгас повернулся к своим подчиненным. — Подготовьте армию. Я хочу выйти маршем завтра рано утром. Пять тысяч человек оставьте в столице.
— Мне столько не нужно, — отозвалась Ирина. — Трех тысяч прекрасно хватит, чтобы поддерживать порядок и не подавать горным племенам дурацких идей.
Кунгас обдумал ее слова и решил, что она права. Он может добавить две тысячи человек к тем пяти тысячам, которые уже расположились в укреплениях на перевалах Маргалла и Кохат. Они будут охранять ворота царства, а ему останется почти двадцать тысяч войска на...
На что бы то ни было. Он еще точно не знал. Он просто был уверен, что перебежчики-йетайцы не лгут. Но это не обязательно означало, что они верно оценили события.
Хотя он считал, что это наверняка так. Или близко к тому. Кунгас привык к войне чуть ли не с детских лет. Сейчас в воздухе запахло развалом вражеской армии.
* * *
Когда Джаймал бросил первый взгляд на стены Аджмера, то почувствовал самый сильный восторг, какой только испытывал в своей жизни. Даже несмотря на то, что был полностью вымотан.