Шанга попытался что-то ответить, но Велизарий остановил его поднятием руки:
— Это просто пояснение. А беспокоит тебя, как я думаю, множество рассказов о Радживе. И один, с моей точки зрения, из самых значимых — это рассказ Валентиниана. Излагаемый, прошу заметить, с примечательным раздражением. Рассказ о безумной выходке твоего сына, который спас жизни гарнизона южных ворот.
На лице Раны Шанги появилось странное выражение, которое Велизарий не мог расшифровать. Затем князь раджпутов прыснул смехом:
— Ах, это! По правде говоря, Велизарий, я склонен согласиться с Валентинианом. Я бы такого не сделал — в его возрасте или в любом другом. — Князь снова покачал головой. — Ты не понимаешь. Я беспокоюсь не за душу своего мальчика. Он не чудовище в зародыше, он просто... такой, какой он есть. Тринадцатилетний мальчик, который не по годам смертоносен, потому что он родился князем раджпутов, но потом — долгие месяцы, в самый напряженный период его жизни — его обучал римский солдат. И очень необычный римский солдат. «Открытый до неприличия», как его описывает моя жена.
Шанга развернулся к Велизарию, чтобы глядеть прямо в лицо. Он слегка хмурился, но в глазах его не было гнева.
— Теперь-то ты понимаешь? Он больше не раджпут, Велизарий. Совсем не раджпут. Некто... другой. И не римлянин, а... некто другой. Так вот. Как мне его воспитывать? Я размышлял на этим все последние недели.
Солнце садилось. Велизарий помолчал, наблюдая закат. Шанга, со своей стороны, просто ждал. Когда солнце село, Велизария осенило:
— Ты думаешь, лучше передать его на воспитание кому-то еще. Для завершения образования. И этим кем-то мог бы быть я.
— Да. Я главным образом об этом и думал. Если я стану настаивать на превращении его обратно в раджпута, он взбунтуется. Не потому, что ему так хочется — он очень почтительный сын, мне не на что жаловаться — но просто потому, что не сможет иначе. Ведь теперь ему уже тринадцать. Но я также не хочу, чтобы он бродил неприкаянный, не зная, кто он и зачем живет на свете. И ни одному человеку в мире я бы не доверился больше, чем тебе, чтобы помочь ему безопасно пройти по этому пути.
— Ты уже говорил об этом с женой?
Лицо Шанги осветилось почти такой же кривой усмешкой, как у Велизария.
Римский полководец хихикнул:
— Глупый вопрос.
— На самом деле, это было ее предложение. Я сам бы не додумался, наверно.
Это было похоже на правду. Велизарий восхищался Шангой и безмерно его уважал, но непреложной истиной было то, что князя раджпутов отличала твердость, а не гибкость. В отличие от его жены, по тому впечатлению, которое создалось у Велизария в последние несколько недель.
Он прислушался к себе, пытаясь осознать, какие чувства вызывает у него эта идея. И был даже поражен силой своего отклика.
— Я знал еще кое-кого, — очень мягко сказал он, — кто был очень похож на Раджива. Не такой и не другой. Великодушен и, тем не менее, крайне смертоносен в самом юном возрасте. Да, Шанга, я буду рад ему.
Князь раджпутов отвел взгляд, затем кивнул. Твердо.
— Но нам надо найти способ уговорить Раджива, — предостерег он. — Я не хочу, чтобы он подумал — ни на мгновение — что его отец от него отказывается.
Поскольку Велизарий ничего не ответил, Шанга опять повернулся к нему.
— Мне не хватало этой твоей кривой ухмылки. Приятно видеть ее снова.
— Предоставь уговоры мне, — отвечал Велизарий.
Жена и ее заботы
— Мне нечего надеть!
— Как это «нечего», — утешал Калоподий. — Надень свой обычный форменный наряд.
— В высочайшем присутствии? Не говори глупостей! Там же будут — минуточку, сейчас посчитаю... — Анна начала быстро загибать пальцы. Подсчет продолжился вслух: — Три императора, императрица — правящая императрица, уверяю тебя, а не просто супруга императора... больше царей и князей, чем я могу припомнить, потому что все индийские царства присылают своих монархов... высочайший представитель Аксума, второй после негуса нагаста — хвала Господу, сам он не появится, и что бы мы делали с младенцем меньше года от роду... и... и... и... — Она всплеснула руками. — Больше царских советников, чем вельмож; больше вельмож, чем военачальников; а военачальников больше, чем листьев на дереве! — Нахмурясь: — Я уж не говорю про легендарных героев. Знаешь, тех, кто носит славные прозвища вроде «Мангуст» или «Пантера», а сказители слагают о них песни. И ты хочешь, чтобы я надела свою форму?