— Ах, ты его не знаешь! И все вы не знаете его, — воскликнул немного раздосадованный Солиман. — Белая Борода-Нежное Сердце — таково его прозвище! Ну, а знаешь ты, почему он прозван Нежное Сердце? Потому, что он не может видеть, когда ловят негров, и, как это ведется испокон веков, уводят и увозят в рабство.
По его мнению, эти неверные черные псы — такие же люди, как сам он и как мы, правоверные, истинные поклонники Пророка. Он принадлежит к числу тех людей, которые требуют, чтобы мы повесили на стенку свои ружья и навсегда прекратили торг рабами; чтобы мы торговали только слоновой костью, перьями страусов и тому подобным пустым товаром.
— Ты просто басни рассказываешь, Солиман! — смеясь, воскликнул юноша. — Скорее все люди вымрут и исчезнут с лица земли, чем прекратится торг рабами. Твой Белая Борода-Нежное Сердце, верно, не в полном уме!
— Времена переменчивы! — серьезно возразил Солиман. — Точно так же, как ты теперь смеешься, смеялись и мы лет десять-двадцать тому назад в Бахр-эль-Газале. Но христиане сумели заставить египетского хедива изменить свой взгляд на дело, и целые громадные отряды войск были высланы им из Каира в Хартум, а из Хартума в Бахр-эль-Газаль. Все те пути и дороги, по которым до того мирно и спокойно шли наши караваны невольников, теперь заняты войсками; нас задерживают и принуждают возвратить свободу рабам, являющимся нашей собственностью, нашим источником богатства.
— Но такой образ действий немыслим! Это тот же насильственный грабеж! — с возмущением воскликнул Осман.
— Правильно ты сказал, — вздохнул старый араб. — Эти европейцы хотят перевернуть весь мировой порядок! Сначала они засылали к нам своих ищеек и соглядатаев. Эти ищейки разузнали все пути и дороги, по которым мы гоним свои караваны невольников, и затем стали проводниками или вожаками военных отрядов, воспрещающих нам вывоз рабов. Одним из таких ищеек был и этот Белая Борода-Нежное Сердце или Симба, как они называют его теперь. Он один-одинешенек идет в самый глухой девственный лес, вступает в дружбу с чернокожими и говорит им: вы такие же люди, как и арабы! Вы родились свободными и должны быть свободными. Мало того, он доставляет им оружие, порох и пули; учит их владеть этим оружием и говорит им: защищайтесь! Но это еще не все. Он становится сам в их ряды и побеждает арабов.
Когда он научит их стрелять без промаха и оставит громадные запасы оружия, пороха и пуль, то покидает их и идет дальше из одного селения в другое, из одной деревни в другую, всюду восстанавливает против нас этих чернокожих псов!
Лет десять тому назад он поселился у одного из самых смелых и отважных племен на берегу Газельей реки в далеком Судане в племени динки. Там он выстроил крепость, обучил их военному искусству, поставил вождем над ними рослого негра и дал ему в жены колдунью, которая своими чарами околдовала весь народ и управляла им, как хотела. В результате вышло, что эти динки восстали все, как один человек, сожгли несколько сериб и пролили немало арабской крови, а сами крепко держались в своей крепости.
Его уже давным-давно не было больше в тех краях, когда нам, наконец, удалось овладеть крепостью Сансуси. Ты видел того громадного невольника, который теперь мой первый слуга? Так это и есть тот самый комендант крепости, которого оставил после себя Симба в Бахр-эль-Газале. Мы хитростью взяли его, а то он дрался, как лев, и не сдавался до конца. Мы думали, что нам придется казнить неукротимого, но в нем сказалась природа негра: он был рожден для рабства, и мой хлыст вышколил его и сделал из него отличного раба.
— Ну, а с колдуньей что вы сделали? — осведомился Осман. — Здесь она у тебя или же вы ее сожгли?
— Об этом расскажу тебе после, — ответил старик, — теперь у нас нет времени, скоро наше судно врежется в песчаные берега этого живописного залива, а мне необходимо внушить тебе еще нечто.
Раба моего Лео, — как зовут этого бывшего любимца Белой Бороды, — Лео, — то есть Лев, — он носит то же имя, что и его бывший господин, я хочу отослать подальше с письмами, чтобы он не столкнулся здесь как-нибудь с этим Белой Бородой и чтобы сердца обоих не слишком размякли при свидании! А Симбе я хочу подстроить ловушку, из которой он не должен уйти живым, потому что, если ему удастся снова вернуться к себе на родину, то знай, что через год, два, здесь, на берегах Танганайки, будет то же, что и в Бахр-эль-Газале. Лишь тогда, когда Симба не станет более потрясать своей седой гривой, мы обратимся к Мудиме и Лугери, но не раньше. Однако, помни, если ты хочешь, чтобы нам удалось это, ты должен молчать обо всем, как могила, и не рассказывать ни одному арабу, что я сейчас сказал тебе. Знай, что слово страшная вещь: оно слишком легко, слишком охотно перелетает из уст в уста и гнездится в сотнях ушей. А арабы, когда они болтают между собой, часто забывают всякую осторожность. Если же Симба узнает о том, что нам известно, кто он такой, если он только раз услышит прозвище Белая Борода-Нежное Сердце, он уже будет настороже. Тогда напрасны будут все наши усилия и ухищрения, он никогда не попадет в наши сети.
— Солиман, ты велик и велика мудрость твоя! — воскликнул торжественно Осман. — Я буду безмолвен, как могила! Клянусь тебе в том!
— Подумай только о том, сын мой, — продолжал старик, — что на нас лежит священный долг. Мы идем на неверную собаку, который не верит святым словам Пророка и состоит в тесной связи с нечистым, с которым сдружился, чтобы уничтожить и искоренить арабов!
— Солиман! — воскликнул молодой араб. — Слова эти пали на добрую почву. Как посев в благодатный дождь всходит и дает обильную жатву, так и твои слова принесут обильный плод в моем сердце! Непримиримую ненависть посеял ты в моем сердце к этому Симбе. А я умею ненавидеть, тому порукой Бог!
— Иншаллах! Дай то Бог! — вздохнул старик, и в глазах его мелькнула радость. — Я знал, что найду в тебе верного друга и союзника. Но знай, что чем сильней ты будешь его ненавидеть, тем искреннее я буду любить тебя, единственного сына моей сестры!
Оба араба смолкли. До берега оставалось всего еще несколько шагов. Два-три удара весел — и маленькое судно пристало к берегу. Все находившиеся в лодке один за другим вышли на сырой песок прибрежья.
На берегу уже толпились и суетились негры Симбы. Фераджи и его товарищи оживленно беседовали с теми пятью неграми, которые прибыли вместе с Сузи из Удшидши, расспрашивая их об участи бежавших. Судя по их словам, нетрудно было заметить, что и им самим очень хотелось последовать их примеру.
Солиман внимательно разглядывал группу негров; вдруг его спокойное, невозмутимое лицо оживилось на мгновение, и он быстрыми шагами направился прямо к Фераджи.
— Что, друг Фераджи! Разве ты не узнаешь меня? — спросил он.
Вырвавшееся из уст Фераджи восклицание сразу дало понять, что тот узнал его.
— Раньше он состоял у меня на службе, — сказал Солиман, обращаясь к Осману, — здесь, на берегах Танганайки, на каждом шагу встречаешь старых знакомых!
— Господин! — воскликнул между тем Фераджи. — Если бы я только знал, что вы здесь будете!
— Ведь ты же теперь служишь более сильному и могущественному господину, чем я! — сказал Солиман с легким оттенком насмешки в голосе. — С Симбой Солиман не может равняться!
Обмениваясь этими словами, Солиман, Осман и Фераджи незаметно удалились от общей группы и молча пошли вдоль по берегу.
— Ты идешь за нами, Фераджи? — сказал Солиман. — Разве ты хочешь что-нибудь сказать мне?
— Я хотел только спросить вас, господин, не понадобятся ли вам опять когда-нибудь люди? — не без лукавства спросил негр.
Солиман удивленно взглянул на Фераджи, затем с минуту как бы обдумывал что-то. В глазах его разгорался какой-то удивительный блеск, но мало-помалу блеск этот померк и лицо старика приняло обычное невозмутимое спокойное выражение. Минуту спустя он спросил, по-видимому, совершенно равнодушно: