Дмитрий Глуховский
Танго
— Тань, ну? Он из машины вылазит уже!
— Иду! Щас я!
— Да че там делать-то столько? Тебя в унитаз засосало, что ли-то?
— Хамло.
Татьяна наконец отперла. Ресницы у нее были как опахала в руках султановых рабынь, губы — цвета батальонного кумача, развернутого перед решающим боем, в глазах такой блеск, как у чахоточной барышни на запрещенном докторами балу. Волосы вились, приученные бигуди; локон спадал на глаз. Такая вот почти прическа у нее в загсе была пятнадцать лет назад. Груди белые она выложила в десертные чаши вондербра, талию оковала, бедра накрыла синим ночным шелком.
— Вырядилась?
— Открывай иди.
Черный гелендеваген, угластый и суровый, курил сизым дымом в прозрачный октябрьский вечер. За рулем сидел бесстрастный водитель в дешевом костюме, медный будда фэсэошной закалки, а из распахнутой задней дверцы выбирался Филипп. Гелендеваген был ему тесен и неловок, как корсет; но, видимо, именно потому и необходим. Жирный, рыхлый, огромный, Филипп вытекал убежавшим тестом из кубической машины и сразу терял форму.
— Филя! Филька! — Тимур расставил руки пошире и стал спускаться по ступеням.
— О… Тимуррр… О… Танька… Ребята… Привет, — запыхаясь, радовался им Филипп. — Сто лет… Не изменились.
— И еще бы сто лет, если б не фейсбук! — укоризненно-покаянно сказал Тимур. — Но я когда тот твой пост прочел, не сдержался! Не сочти за лесть! Прямо вскипело все!
— Эхххех, да, так-скать, всегда на посту… Часовые родины… Днем и ночью… Хеххх… — лоснящиеся губы Филиппа растянулись сытой улыбкой.
Обнялись; Тимур утонул в Филиппе, в его мягкой груди, в его духах, дурманных и сладких, странно мешающихся с неизбывным запахом пота.
— Тимка. А Танька? Тань, ну иди.
Татьяна улыбалась ему радушно, но неприступно, свысока — с вышины крыльца; и Филиппу пришлось самому ползти к ней в гору.
— Ой, Танька… Ой. Ну ты вот ни капельки… То есть… Даже лучше… Даже намного… Как хорошее вино.
Татьяна тоже утопла в нем, забарахталась. У Филиппа запотели очки.
— Не перегрей… Вино. Ха-ха. Ну! В дом?
Тимур освободил свою раскрасневшуюся жену и потянул Филиппа внутрь. Тот втиснулся — и занял всю прихожую. Снял безразмерный плащ, прикрыл им вешалку. Шумно фыркая, умылся.
— Вот. Давай дом покажу. Кухня.
— Славно.
— Там детская.
— Сколько у вас?
— Двое. Услали к бабке.
— Славно, славно… Двое… А Танька-то молодцом! А, Тань? Молодцом!
— А ты… А у тебя?
— Какое там… Какое, Тань… Все служба, служба.
— Так. Тут гостиная типа, — продолжал Тимур. — А это мой кабинет.
— О! Славный.
Кабинет Тимур не случайно оставил на сладкое. Остальное в доме приду-мала Татьяна, но кабинет был его вотчиной. Сам заказывал у столяра библиотеку, сам собирал книги, сам притащил рабочий стол.
Получился фьюжн: книжные полки как из «Шерлока Холмса», стол державно-номенклатурный, на столе патриотическое пресс-папье и ретрокомпьютер, очаг бутафорский — ЖК-монитор в чугунной оправе; зато книги, наоборот, самые подлинные.
Что можно было найти в кожаном переплете и с золотым тиснением, Тимур собрал, остальное на заказ сделали. Карамзина, Соловьева, Мединского. «Кормчую книгу», «Домострой», «Протоколы сионских мудрецов». Пятитомник «Слов и дел» Путина. «Маленькие трагедии» Суркова. Полное собрание Толстого. Пушкина. Достоевского. Лескова. Новое, правильное — Гоголя. Жизнеописания царей. Сочинения тиранов. Свободное место уплотнил энциклопедиями.
Солидно вышло.
Книги стояли корешок к корешку, и каждая полка построена была как кремлевский полк на плацу: все одного роста, и все будто от одного отца. Нужный том туг ни по теме было бы не найти, ни по алфавиту. Рядом со Сталиным шел Патриарх, а Мединский опирался на «Домострой». Зато монолитно смотрелось, зато стильно — как и должно у нас быть. Пыли на полках не было, но и запаха книжного не слышно было тоже: книги были застеклены и нетленны, как Ленин в своем хрустальном гробу, и так же могли бы долежать в этом застеколье до призыва, до никогда.
— Славно! — отечески улыбнулся наоборот Филипп Тимуру посредством отражения в книжном стекле. — Хорошая подборка. Правильная. Что читаешь?
— Читаю… Сейчас? Интернет сейчас читаю. А это мой… — Тимур кивнул на полки и пошутил. — Мой внутренний мир.
— Да! — колыхнул тремя подбородками Филипп. — Книги! Конечно. Книги это, брат… Ну, хозяйка! Чем угостишь?
А на столе уже ждали салаты с хитросплетениями, благоухала черная икра, стыдливо потело наивное крымское шампанское, и все в целом располагало. Стол был круглым, без углов и преференций, и все за ним как бы были равны; но Филипп подмял под себя половину.