— Ап? Это в играх ап. А в нашем деле, — Филя побренчал ногтями по книжным корешкам в такт скрипичным стенаниям, — в нашем деле это всегда левел даун. Ты готов даун?
— Я на все готов, — сказал Тимур, со священным почти ужасом наблюдая, как ногти Филиппа — с темной мехматовской каймой ногти — безошибочно подбираются, словно намагниченные, к премиальному изданию «Преступления и наказания», за которым отсиживалась сорокинская «Норма».
— Я бы… — Филипп замер, помолчал. — Я бы вот сейчас, ей-богу, вместо Лобного места огромный чугунный унитаз поставил. И топил бы в нем всю эту либеральную пидарасню, кто не отъехал еще. Прямо в канализацию б спускал.
— Смело!
— А че… Хеххх. Надо предложить на планерке. Говорят же, что свежих идей не хватает. Вона вам свежатинки… А если серьезно, Тимка, то саги должен понимать. Времена рокенрола в политике прошли. Сейчас время для ансамбля Александрова. Для сводного хора МВД. Для священных гимнов. Для «Боже, царя храни».
— Ладно.
— Ладно? — Филипп прищурился.
— Ну ты посмотри. Внутренний мир-то мой, — бледно улыбнулся Тимур, кивая на полки. — Я ж его привожу в соответствие. Мне ж нюх не отшибло.
— Да. Книги! — Филипп погладил корешок «Преступления и наказания». — Книги. Вот книги, конечно, гораздо хуже, чем кино. Кино ведь еще снять надо. А это сколько людей задействовать! И всем — зарплату подавай. А кинозалов мало в стране. Прокат не отбить. Нужно, чтобы государство поддержало. Ну и тут… И тут уже правильным фильмам есть поддержка, а неправильные, дружок, сам рисуй на тетрадных полях, хеххх… А вот книги! С ними ведь никакой организации не нужно, никакой группы лиц, никакого финансирования. Это одиночный терроризм, самый опасный! Один воспаленный мозг и один компьютер… Все. Больше ничего не требуется. Готов конвертик с сибирской язвой. Шли его в интернет и гляди дальше, как целый народ вымирает. Фашизм там или любой экстрегнизм — пожалуйста! Книги… Их не в унитаз надо, их надо жечь. За их хранение привлекать надо! Потому что… если хранишь, значит, разделяешь.
— Я… Но в Сорокине, например… там-то чего уж такого? Если уж вспоминать.
— Там? Он Империю с дерьмом мешает. Вот чего. Он говорит, мы все говноеды были, и все людоеды, и все гомосеки. Мы! Не они там, а мы здесь! Это — литература?! Это диверсия! Да если у кого такое на жестком диске сохранено, за такое нужно как за рецепт изготовления бомбы сажать! Согласен?!
— Согласен. Конечно, согласен.
— Империю самиздат развалил, чуешь? И вообще, — Филипп снял запотевшие очки, протер. — Мудак был человек, который решил народ грамоте учить. Вредитель даже, а не мудак. Человек неграмотный от сибирской язвы привит. Ну мы за здоровье нации, или за то, чтобы глаза портить?
— За здоровье. Давай выпьем за него, что ли?
— Давай.
Филипп щелкнул Достоевского по носу, хлопнул водки, рыгнул.
— Подышу, — и вышел из комнаты.
Через бой крови в ушах снова стало сочиться танго.
Тимур дернул «Преступление», нашарил нелегальную «Норму», спасенную и спрятанную за пазухой в тот самый пасмурный июньский день, помилованную Им просто из глупого детского любопытства ко всему запретному, прочтенную и перечтенную в недоумении и закопанную среди правильных книг, как трофейный немецкий парабеллум, зарытый в огороде у почтенного ветерана. Не для сопротивления советской власти, а в память о боевой молодости.
Судорожно огляделся.
Чуть не бросил «Норму» в камин — до того натурально горели телевизионные дрова. Понял, что не сжечь, пропотел. Сунул брошюру в штаны, влетел в туалет, заперся. Стал рвать листы на куски, потрошить целыми тетрадками, скользкими руками — пополам, потом еще пополам, и еще. Крошить проклятую книгу. Нужно было от нее срочно избавиться, от скверны, от бесовщины, от креста на Тимуровом грядущем перерождении.
Хотел в мусорное ведро сбросить, но побоялся. Нужно было бесследно… Бесследно. Швырнул в унитаз, спустил бачок, метнулся умывать руки.
Дверная ручка пошевелилась.
Тимур затаился.
— Кто там? Тимур? — спросила Татьяна.
— Я… Да… Сейчас… Прихватило.
Он заглянул в унитаз — и онемел.
Рукопись не тонула. Клочки ее склеились вместе, выстроились в новый странный текст — вполне читаемый с такого расстояния — и льдом сковали унитазную прорубь. «Оля вынула пакетик, на котором лежали остатки нормы, стала отщипывать и есть: целый день клюю ее, все не доклюю… Издержки производства… Ничего, Жень, щас пузырь раздавим, вылечим».