И в этот момент Грег вспомнил, где уже слышал эту фамилию. Музей восковых фигур. Парижская мадам Тюссо – месье Гревен…
Это просто восковые фигуры.
Почти сразу стало почему-то гораздо легче – исчезла львиная доля неопределенности. Как странно мы устроены – стоит назвать нечто и сразу кажется, что все понятно, контролируемо и почти готово есть с руки…
Он медленно переходил из зала в зал и через какое-то время даже понял, что способен фотографировать. В конце концов, не он ли собирался снимать парижские манекены и не для этого ли его пригласили сюда?
Он двигался от фигуры к фигуре, некоторых удостаивал лишь взглядом, у каких-то задерживался.
А вот и президенты… Не обращая внимания на столетнюю разницу в возрасте, Линкольн вел неслышную никому беседу с Кеннеди. Двое, убитых вечером пятницы… Какой, кстати, день сегодня? Все еще пятница…
Несколько минут он провел рядом с Человеком-невидимкой. Тот сидел на диване, читая газету, – костюм, ботинки, шляпа были на своих местах, но голова и кисти рук отсутствовали. Грег навел объектив на то место между воротником и шляпой, где должна была быть голова, а виднелась стена, на фоне которой сидел читающий… Идеальная прозрачность… Украшение коллекции – полная пустота в костюме, даже воска не потребовалось.
В боковом зале было устроено небольшое уютное, какое-то очень французское кафе. Некоторые столики были заняты. За стойкой, на месте бармена, стоял бородатый крепкий старик в свитере. Очень похожий на свои портреты, один из которых Грег совсем недавно видел в баре, куда этот самый старик любил когда-то заходить. Перед Хемом дымилась чашка с кофе. На самом деле дымилась…
Грег подошел к стойке и дотронулся до чашки. Она была горяча, от нее шел аромат хорошего крепкого кофе. Спасибо, месье Гревен, наконец-то. Это то, что сейчас надо.
Он взял чашку и сел за ближайший столик – рядом с неподвижным Жаном Рено в кожаной куртке.
У фотографа перерыв. Гулял-гулял по музею, а потом решил попить кофейку с хорошим актером… Он подмигнул Хему и подумал, что в Ришаре Галльяно все-таки что-то есть от него, и ему пошел бы такой свитер.
Господи, при чем здесь свитер…
Что там дальше по сценарию этой античной мистерии?
Анфилада закончилась, и он внезапно оказался в камерном театре. Бархатные кресла, ложи несколькими ярусами, небольшая сцена. Казалось, был антракт – большая часть кресел была свободна, лишь в некоторых видны были человеческие фигуры. Несколько таких подобий человека как бы застыли, прохаживаясь между рядами, когда кто-то могущественный крикнул им всем «замри!»
Грег ходил между ними, единственный здесь неподвластный этому окрику. Вот человек, надкусывающий яблоко и никак не могущий его проглотить. Жаль, яблоко восковое, ах, как жаль…
Девушка. Миленькая… Сквозняк приподнял подол ее юбки, но она не в силах ее одернуть. Извините, мадемуазель, флирт с манекенами не манит.
Он поднялся по ступеням на сцену. Театр одного актера для самой избранной публики… И самой терпимой… Здесь никто не освистает, не засмеет, как бы посредственно ты ни выступал.
Но и восторгов не будет. Не царское это дело – проявление сильных эмоций. Таким людям к лицу равнодушие…
Немногие залы собирали таких зрителей. Отсюда, вглядевшись в ряды кресел, он вдруг понял, что все лица – знакомы. Кого-то он знал по именам, кого-то смутно помнил по учебникам истории, кого-то, даже если тот стоял к нему спиной, узнавал просто по костюму и фигуре… Иерархия славы – добиться того, чтобы тебя увековечили в воске…
Выйти на авансцену и крикнуть что-нибудь такое, от чего они все оживут…
Что же крикнуть-то?
Он снова посмотрел в зал, и ему стало не по себе.
Пожалуй, это сонное царство проживет без самодеятельного представления на сцене. Танцы и песни отменяются, можете расходиться, господа, деньги за билеты получите у месье Гревена.
Возвращаться вниз, к этим замершим зрителям, не хотелось, и он, раздвинув тяжелые портьеры, шагнул вглубь – за кулисы.
Здесь было совсем темно. Он выставил вперед руку, чтобы внезапно не натолкнуться на что-нибудь, и, делая осторожные шаги, пошел вперед.
Почти сразу рука уперлась в холодную гладкую поверхность. Он провел по ней рукой сначала в одну, а потом в другую сторону и не смог нащупать край.
Достаточно, нужно выбираться отсюда. Как назло, в карманах не было ни спичек, ни зажигалки. Можно заставить сработать вспышку, но в полной темноте это будет мгновенно и слишком… брутально.
Есть телефон. Надо же, он все же пригодился здесь, хотя и таким странным образом.
Он достал трубку и, направив ее экраном от себя, нажал кнопку, чтобы заставить засветиться экран.
В нескольких сантиметрах от лица вспыхнули уставившиеся на него расширенные зрачки и расплывчатые очертания человеческого лица.
Секундное потрясение было таким острым, что он чуть не выронил телефон.
Зеркало. Черт, это просто мутное зеркало, в которое он уперся…
Вытерев тыльной стороной ладони выступивший пот, он повернул светящийся дисплей в сторону.
Вот она, дверь. Выход.
Ручка подалась.
За дверью открылось небольшое помещение, стены которого были затянуты черной материей. В центре, спиной к нему, стояла человеческая фигура, подсвеченная сверху единственной направленной лампочкой.
Что-то было в ее облике неуместное… Дорогой пиджак, брюки со стрелками, растрепанные волосы. Почему-то очень не хотелось заглядывать этому щеголю в лицо.
Грег обошел фигуру, глядя только себе под ноги, и остановился прямо напротив нее. Несколько секунд он разглядывал круг света на полу, выхватывающий из темноты направленные носами друг на друга собственные крепкие тупоносые ботинки и дорогие модные туфли своего визави.
Симметрично стоим. Мы молодцы…
Ну, что же… взглянем друг на друга, мой Янус.
Раз уж встретились…
Это был Грег Гарбер.
Спокойный, уверенный в себе, с чуть брезгливым выражением на холеной физиономии.
Умной, ухоженной, высокомерной и безжизненной.
Он равнодушно смотрел прямо перед собой, и в его стеклянных глазах отражалась бритая голова и ярко-красный шарф на моей шее.
Мы стояли так и смотрели в глаза друг другу, и я изо всех сил старался не мигать. Внезапно вспомнилась детская игра в гляделки – кто выдержит дольше. В детстве был секрет – расслабить глаза и стараться смотреть сквозь противника, гораздо дальше, не фокусируясь на нем.
Я держался из последних сил, чувствуя, что глаза начинают слезиться.
Сзади раздался звук открываемой двери, и повеяло свежим воздухом. Лампочка на потолке неторопливо начала гаснуть.
Я повернулся и вышел.
Было около двух часов ночи. Но этот перекресток на бульварах не засыпает.
Стоя на мостовой, я просто глотал свежий прохладный воздух. Недалеко были открыты какие-то лавчонки с горячими сэндвичами, запоздалая компания громко обсуждала что-то, кто-то насиловал двигатель мотоцикла…
Я привалился спиной к платану и посмотрел туда, откуда вышел. Это была не маленькая служебная дверь, куда когда-то невыразимо давно ввел меня водитель, а парадный вход. Поверху над ним шла надпись, отдающая претензией на загадочность: «Музей Гревена».
Я пошел вниз по бульвару, по направлению к Сен-Дени. Сразу за перекрестком было открыто кафе «Бребант». Я был здесь, возвращаясь от Антуана, пил мятный чай со свежими пахучими листами.
Сев за круглый столик, я заказал чай. Не помню, как его принесли.
Минут через десять обжигающий напиток начал возвращать восприятие окружающего. Я стал замечать людей, сидевших за столиками. Несмотря на время, их было еще много. Вечных парижских полуночников…
Через пару столиков от меня сидел клоун.
Не снимая маски, он через соломинку потягивал из высокого стакана молочный коктейль. Заметив, что я разглядываю его, он помахал мне рукой, потом ударил себя по лбу, как будто о чем-то вспомнил, полез куда-то в складки своего нелепого костюма, извлек что-то, указал пальцем в сторону бульвара и бросил мне какой-то предмет.