Проповедь.
— Мистер, эй! Мистер, — слышался резкий женский голосок над ухом, —откройте глаза. О, Мерлин, о… что же делать?!
Я не планировал возвращаться в подлунный мир, но обращение к Мерлину посреди маггловского квартала Лондона заставило меня разодрать веки.
— Грейнджер?
— Малфой?!
Между ее лицом и моим носом меньше фута, и она наклоняется еще ближе, обжигая своим дыханием и запахом какой-то выпечки.
— Что?! О, как ты здесь оказался? Тебе плохо?
— Мне отлично, просто заебись, — отозвался я, чувствуя, как изнутри меня наполняет неожиданно-проснувшаяся злоба.
— Ступай, куда шла, оставь меня!
— Но я просто не могу поверить… ты здесь… в не магической части Лондона… у которой репутация самого криминального района. Послушай, неужели ты…
Взгляд Грейнджер оценивающе скользит по моему лицу и одежде, и здесь надо вспомнить, что она совершенно не глупа и тут же понимает что к чему. За несколько мгновений ее лицо меняет целую палитру чувств. Но совладав со всеми ними, в ней остается лишь хорошо мной изученный за годы совместного обучения образ отличницы, везде и во всем пытающейся поступить по совести.
— Давай я помогу тебе встать, Малфой. Тебе, наверняка нужен врач. Я могу вызвать скорую помощь.
И эта формальная вежливость буквально выводит меня из себя. Если бы у меня оставались хоть какие-то силы, я бы врезал ей хорошенько, но вслух лишь вырывается:
— Что, Грейнджер, каково видеть своего поверженного врага? Мне-то этого никогда не узнать, Золотое Трио всегда на высоте.
— Я никогда не считала тебя своим врагом.
— Какая жалость, а я считал.
Пущенная мною шпилька возымела должный эффект — глаза Грейнджер становятся щелками, и она шипит в ответ:
— С каких это пор Малфои предпочитают маггловские зелья?
— С тех самых, как грязнокровки стали править миром.
Она дышит часто и поверхностно и, кажется, готова плюнуть мне в лицо, а мне безразлично, ибо старая, почти забытая злость горячей волной вернула в тело жизнь и способность ненавидеть ее до последнего вздоха. Но Грейнджер вдруг делает вещь, мною никак не предполагаемую. Встав на колени рядом, она ловко просовывает руку мне под спину и изо всех сил тянет, пытаясь усадить. Этот жест обескураживает настолько, что я хватаюсь за ее плечи, чтобы обрести опору и встать. Через несколько минут и дюжины неловких попыток, получив пару синяков от ее рук и локтей, я все же оказываюсь в вертикальном положении.
Ноги дрожат, и она, видя это, все еще поддерживает меня за плечи:
— Куда тебя доставить, Малфой? — вопрошает она, а я лишь веду плечами.
— Идти мне собственно некуда.
Тогда я чувствую, что рука ее вплетается в мою, и тут же туннель трансгрессии затягивает меня в свое чрево. В его тесноте я ориентируюсь только на сбивчивое дыхание Грейнджер. И вот мы посреди небольшой комнаты с жарко-натопленным камином.
Она усаживает меня в кресло и стаскивает обувь. Мне стыдно, когда из дырявых носков показываются пальцы, но она будто не видит этого. Тихо ругаясь, девушка борется с пуговицами моего пальто, узлами на шарфе и перчатками. Стащив с дивана огромный колючий плед, она заворачивает в него мои ноги, заклинанием разогревает чайник.
Сегодня в знакомом театре сумасшедших — отличная постановка — старая школьная неприятельница готовит раскаленный кофе и приносит его мне на маленьком подносе. Рядом с чашкой посыпанные сахаром пончики. И пока она со всем этим возилась, немного сладкой пудры осталось у нее на носу. Но Грейнджер не видит — слишком встревожена, и говорит, говорит что-то:
— Ты дерьмово выглядишь, Малфой, — это единственное что слышу я, и она, пожалуй, первая из знакомых, кто сказал это вслух. Что ж она всегда была отвратительно прямой и честной.
— А ты совсем наоборот — похорошела, — скалюсь я, — приударил бы за тобой, сложись обстоятельства по-другому.
— Издеваешься, да?
— Скорее проверяю, насколько сохранилась способность иронизировать, — отвечаю я с набитым ртом, — скажи лучше, зачем ты меня сюда притащила.
— Знаешь что? — она начала терять терпение, — было бы глупо оставить тебя там, в сугробе под кайфом. Сегодня очень холодно, и до утра бы ты точно не протянул.
— Но я с успехом протянул бы ноги.
— Это было твоей целью?
— Некоторые вещи, Грейнджер, лучше оставить так, как есть и не трогать.
После этой фразы она долго молчит и сморит, как я один за другим уничтожаю ее дурацкие пончики. Она дважды подливает кофе и предлагает спуститься и купить что-нибудь мясное в ресторанчике напротив. И хотя мой желудок салютовал восторгом при слове «мясо», засранец Драко лишь дернул носом и сказал:
— Не смею тебя больше задерживать, ты была очень любезна и можешь уже вернуть мою одежду и показать, где здесь выход.
— Я постелю тебе на диване, — предлагает она каким-то странным тоном, будто не позволяя отказаться, да я и не против. Бессилие внутри все равно не дало бы подняться с места. Она это понимает, но вежливо просит остаться, оставляя иллюзию права на выбор.
— Ну, хорошо, я тебя не стесню, уберусь завтра утром. Ты, наверное, даже проснуться не успеешь.
…
Я ошибся, и она успела не только проснуться, но и встать рядом со мной, что-то помешивая в маленькой цветастой кружке.
— Доброе утро, как ты себя чувствуешь?
— Спасибо, что напомнила — говенно, — слабо отзываюсь я, понимая, что меня уже полностью отпустило. По совести сказать, те дозы, что я получал в больнице, не соответствовали моим потребностям, и дарили лишь временное облегчение. Никаких иных миров, иллюзий, бреда — просто временная возможность отдохнуть от ноющей боли во всем теле.
— Я могу чем-то помочь? — тепло спросила она, и этот ее добрый тон снова поднял во мне волну раздражения.
— Можешь! — со злостью каркнул я, — если дашь денег на дозу и уберешься.
Как ни странно я не увидел в карих глазах и намека на раздражение, скорее жалость, что, кажется, еще хуже. Я со стоном попытался подняться с дивана, но слабость была такой, что я не смог даже скинуть с себя плед. И тогда Грейнджер, кивнув каким-то своим мыслям, вдруг села рядом, чуть задев мою ногу через одеяло.
Она едва коснулась моего потного лба кончиками пальцев, затем откинула одеяло, так, чтобы освободить руки.
— Заверни рукава, — скорее не просьба, а требование.
И я послушно показываю запястья.
Лицо ее строгое, но не злое, складки у губ выдают скорбь:
— Я так понимаю, ты играешься с этим уже давно.
— Точно не знаю сколько, потерял счет времени с тех пор, как остался один. Оно мне ни к чему.
Грейнджер достает из-за пояса палочку и, проведя по воспаленным дорожкам, шепчет заклинание. Становится немного легче, если бы не следующая ее фраза, я готов бы был поверить, что она может избавить меня от боли совсем:
— От маггловских наркотиков у магов нет зелий. Я лишь могу облегчать твою боль слегка. Но тебе придется терпеть ее еще долго.
— А с чего это ты решила, что я хочу, чтобы ты помогала?
Глаза девушки округляются, выдавая удивление:
— А разве я оставила тебе возможность отказаться? Тебе, может быть, есть куда пойти? Работа? Деньги? Или, скажи мне, ты можешь хотя бы украсть, чтобы выжить?