Нина с Григорием дружно подхватили припев про юных ленинцев, в которых отвага пенится. А Таня продолжала:
Потом все втроем танцевали вальс, а Григорий попробовал даже сплясать цыганочку.
Никто бы не подумал, глядя сейчас на этих молодых людей, что завтра в школе они будут самыми серьезными. Наверно, шумели и смеялись бы до утра, если бы Нина не прервала веселье строгим голосом:
— На сегодня хватит. Все село разбудим.
— Да, да, — согласилась и Таня. — А завтра после уроков — комсомольское собрание. Первый вопрос, — она подняла пустой чайник и стукнула по нему ложкой, — первый вопрос: текущее-наболевшее. Второй (дзинь!..) — прием новых членов.
Таня присела к столику, облокотилась на него, подперев щеки руками, и тихо закончила:
— Вы знаете, друзья, тот день, когда меня приняли в комсомол, я помню, как сегодняшний…
Таня была уже в постели, когда Нина, задержавшись немного в сенях, на цыпочках вошла в комнату, тихо прикрыв за собою дверь.
— Не осторожничай, я не сплю, — не скрывая улыбки, прошептала Таня. — О чем вы секретничали?
— В город приглашал. Там, говорит, хороший фильм идет. «Мы из Кронштадта».
— Я смотрела. Пойдешь?
— Не знаю.
— А я знаю: пойдешь.
— Спи лучше.
— А ты?
— Я еще две тетради проверю.
— Ты лучше утречком встань пораньше.
Таня прислушалась к тиканью часов, приподнялась и тронула рукой маятник.
«Тик-так… Как сердце. Только быстрее», — подумала она и приложила левую руку к груди.
— Нинок, — снова послышался ее шепот. — Ты очень умная, и все-все знаешь, скажи мне: можно определить, что человек, которого ты когда-нибудь встретишь, действительно полюбит тебя навеки?
Нина подавила улыбку, оторвалась от тетради.
— Навеки? Любовь трудно скрыть, да она и не нуждается в этом. Слушай, кого ты встретила?
— Это я так, — Таня вздохнула, взбила свою подушку в пестрой наволочке, легла, свернувшись калачиком.
— Ох, в городском магазине я блузку видела, красивую, как у артистки, — сказала она и вновь оживилась. — Воротничок одинарный, сборочки и черный ремешок… Нина?
— Что, Танюша?
— Почему я такая?
— Какая же?
— Взбалмошная, что ли. Лежу, думаю, и как-то неловко за себя, стыдно… Повсюду такие события… Испания, война в Китае, подвиги наших летчиков… Эх!
Нина подошла к кровати, выговаривая на ходу:
— Хватит тебе казниться. Никакая ты не взбалмошная, самый нормальный человек. И оставайся всегда такой на здоровье, не задирай нос.
Таня рассмеялась.
— Завтра не буду. А сейчас при всем желании не могу: мой нос все равно в потолок смотрит.
Она вдруг вскочила, вспомнив нечто важное.
— Будешь в Глазове — купи газеты. Там все-все подробно будет. С портретами!
— Хорошо.
— Спокойной ночи. Ты тоже ложись.
В селе Качкашур потух последний огонек.
Несколько лет учительствовала Барамзина в удмуртских деревнях Омутница, Качкашур, Парзи. Но мысль о том, что в сущности она еще знает очень мало, что надо продолжить образование, все настойчивее овладевала ею. Летом 1940 года Таня отправила в Пермь письмо — заявление на имя директора педагогического института.
«Желаю поступить в институт на географический факультет, прошу допустить меня к приемным испытаниям».
Ответ из Перми пришел положительный.
НАКАНУНЕ
Таня очень волновалась: как-никак, сегодня решалась ее судьба. «Приняли или нет?» — думала она, подходя к желтому, со множеством колонн зданию географического факультета Пермского педагогического института.
Таня поднялась по каменным ступеням. Народу в коридорах было множество. Группа студентов стояла около огромной, в полстены, карты Пермской области: они побывали на летней практике и сейчас оживленно делились впечатлениями. Девушка в очках и футболке с красным воротником аккуратно наклеивала на доску фотографии, сделанные самими студентами. Сверху было четко и любовно выведено: «По Кавказу и Крыму», «По Алтаю».
«Кому Крым и Кавказ!.. — вздохнув, с завистью подумала Таня. — А кому… Эх, если бы приняли, я хоть на Северный полюс, да еще с каким удовольствием!»