Стала военным врачом Августа Птицына.
Просьбу Тани об отправке ее на фронт военкомат не удовлетворил: девушек в начале войны брали неохотно. Другое дело, когда речь шла о врачах и профессиональных медсестрах.
Барамзина стала донором, поступила на курсы медицинских сестер.
Война коренным образом изменила многое в привычном укладе жизни, острее обозначила человеческие характеры, требовательно вызвала на самый передний план чувство ответственности и долга каждого перед Родиной…
Гутя (Августа Александровна Птицына).
Порывистая и деятельная по натуре, Барамзина, успокоив себя мыслью: «После войны доучимся», пришла в гороно с просьбой дать ей любую работу. Заведующая отделом, пожилая женщина с усталым лицом, предложив девушке сесть, внимательно выслушала ее, сняла привычным мягким движением руки круглые очки в узкой черной оправе, сказала:
— Вы понимаете, какое сейчас положение на фронтах. И в семьях. Мы взяли на учет всех детей, которые лишились отцов, а то и обоих родителей. Много эвакуированных. Среди них совсем маленькие дети. Конечно, и в школах нужны люди. Но еще серьезнее обстоит дело с детскими садами. Я рекомендую вам пойти в детский сад № 90 воспитательницей. Зарплата, правда, маленькая. Группа смешанная, дети всех возрастов. Работать придется в полторы смены. Согласны?
— Конечно.
— И еще. Судьба вашей предшественницы Розы Ивановны Сталино сложилась трагически. Она поехала лечиться на юг и погибла во время бомбежки в первые дни войны. Дети привыкли к ней. У вас, возможно, возникнут трудности. Конечно, на первых порах.
— Думаю, что все будет хорошо.
…Лютые морозы сковали деревья, ледяным штихелем выгравировали узоры на окнах, сделали из электрических проводов толстые неподвижные канаты. Люди не задерживались на месте, каждый спешил поскорее добраться до дома или до работы.
Таня, в поношенной заячьей полудошке, в бурках с галошами, сшитых из лоскутьев кожи, каждое утро спешила в детский сад на Сельской улице, где она теперь работала.
На вторую Ключевую улицу в Перми меня привело давнее желание встретиться с Татьяной Семеновной Васильевой. В небольшой уютной комнате, обстановка которой свидетельствовала о прочных старых привязанностях хозяйки, мы сидели за круглым, высоким столом, пили душистый чай с домашним яблочным вареньем и тихо беседовали.
Татьяна Семеновна, бывшая заведующая детским садом № 90, полная женщина («С сердцем у меня плохо…»), с типичным русским лицом и гладко причесанными волосами, рассказывала спокойно, подолгу задумываясь.
— Жила она у меня, тогда еще на улице Орджоникидзе, напротив зоосада, как родная, хотя были у меня свои дети, Аркадий и Фина. Мужа моего забрали в тридцать седьмом, в заключении и умер. Пришло время, когда его полностью реабилитировали, в партии восстановили. Ну да, я, кажется, отвлеклась… Так вот и жили вместе: все делили — и горе, и радость. Да ведь у всех было так: недоедали, не хватало дров, недосыпали. Тогда, помню, говорили и к месту, и не к месту: что делать — война!.. Кое-как скопили Тане на заячью полудошку… Ох, и любили ее на работе: и дети, и сотрудники… Постойте…
Татьяна Семеновна поднимается, подходит к комоду и, бережно достав из ящика две фотографии, показывает их мне. На одной из них, увеличенной с маленького снимка, присланного с фронта, Барамзина в пилотке, в серой шинели, на другой…
— Вот. Ну-ка, найдете ли своих знакомых? — хитро улыбается моя собеседница.
Я без труда нахожу Таню, юную, красивую, в темном жакете. Узнаю и Татьяну Семеновну, узнаю по глазам, которые у нее, пожалуй, ничуть не изменились: взгляд ясный, прямой, спокойный. Забегая вперед, скажу: я так долго, любовно и внимательно разглядывал эту редкую фотографию, так дотошно расспрашивал Татьяну Семеновну, кто еще изображен на снимке, что она, сжалившись, подарила мне ее, когда мы прощались.
— Ребятишки у Тани росли развитые, что и говорить. Все могли: зверюшку слепить, а то и солдата с гранатой, цветы посадить, стихов много знали. Вышивали кисеты для воинов и носовые платки. Что еще?.. По утрам, после зарядки, влажным полотенцем обтирались до пояса, — тут уж им от Татьяны Николаевны спуску не было, всех приучала к закалке… Любила она петь, и дети тоже. В то время в детском саду еще не было пианино. Татьяна Николаевна музыкальные занятия проводила под патефон. Все вместе пели «Орленка», «Эх, хорошо!» и «Куплеты тореадора». Каким образом эта пластинка оказалась в детском саду, никто не знал, но слушали ее с удовольствием и взрослые, и дети.