Как во сне, смотрел Иванко на все происходящее.
Кто же этот Найдек? Почему он стал на защиту бесправного батрака и чернорабочего? Как разобраться в этом огромном мире, где Иванко подстерегают неприятности и нежданные радости! Уж не манна ли это с неба? Нет! Что-то другое. Ведь с первого дня пребывания в Киеве Иванко не чувствовал себя одиноким. Сначала Травянко, затем Гринюк, а теперь вот… инженер.
Ничипор, вертя в руках детали, что-то объяснял Иванке, но тот как зачарованный смотрел вслед Найдеку. Загадочный инженер медленно шел по депо, рабочие снимали шапки, а он отвечал легкими поклонами.
Иванко направился к Ничипору. Был он в новой сатиновой косоворотке и фабричных сапогах. Уже месяц работал Иванко слесарем, получал три рубля в неделю и часть из них платил студенту за обучение. Близился день, когда он сам начнет писать письма. А сегодня произошло такое, что взволновало Иванко до глубины души. К нему подошел инженер Найдек и спросил, отчего он такой невеселый.
— Один я на белом свете, господин инженер, — искренне ответил Иванко. — Мать вспомнил.
— Так-так, — помрачнел Найдек. — А вы держитесь поближе к ребятам, Ваня. Вас почему-то на вечеринках не видно… Кстати, — инженер оглянулся и понизил голос: — В Одессе вы были неплохим связным, Ваня.
— Каким связным? О чем вы говорите? — вспыхнул Иванко.
— Спокойно, Ваня, — инженер извиняюще усмехнулся и, дружески переходя на «ты», весело подмигнул: — Ведь ты — Сабля?
Иванко оторопел, услышав свою одесскую кличку.
— Ну вот и всё. Ты думаешь, я не знал, кому помогаю?.. Так вот, будешь приходить ко мне в библиотеку… А сегодня — к Ничипору.
И вот Иванко у маленького домика на Батыевой горе.
— Ого-го, наш студент явился! — загремел Ничипор, когда Иванко показался на пороге.
— Уже и тесно: кубанец плечами всю комнату загородил, — шутил Дзидзиевский, молодой кряжистый машинист.
Иванко с любопытством разглядывал собравшихся. Он уже знал Патлаха — крепкого паренька с серыми глазами, Лобка и Полякова. Сидели двое незнакомых, а между ними — инженер Найдек. Он весело улыбнулся Иванке:
— Как успехи?
— Академиком на Кубань поедет…
— В крайнем случае — профессором жизни.
— Да мне на Кубань и сунуться нельзя, — вздохнул Иванко.
— Ну-ну, — хлопнул его по плечу Ничипор. — Конечно, вот так, с голыми руками, нельзя. А если с саблей, на коне… А?
Пили чай, расспрашивали про Кубань, про земляков. А когда жена Ничипора ушла на кухню, инженер Найдек сказал:
— Теперь будем собираться у меня, в технической библиотеке. Я организую так называемый технический кружок, — он еле заметно усмехнулся, подчеркивая последние два слова. — Там будет безопаснее.
Все согласились. Ничипор вытащил откуда-то из-под стола газету.
— Товарищи!
Это обращение взволновало Иванко, он его уже слышал в Одессе.
— Наш связной — дорогой Клим — работает по-путиловски. Благодаря ему мы имеем хороший контакт с центром. Сегодня мы получили свежий номер «Правды»… Прочитаем ее, товарищи…
Щекочущая волна ударила в грудь, растравила старые раны: так вот оно что!.. Иванко многих слов не понял, но ему стало ясно: готовится расплата с богачами. Скоро наступит конец человеческим страданиям.
Перед тем как разойтись, все встали, обнялись. Слышно было, как стучат сердца.
— Товарищи, давайте тихо:
…Всю ночь не спал Иванко в своей каморке, долго слышалась ему эта грозная мелодия. Она поднимала и на крыльях уносила его к родным кубанским просторам. Даже утром, только что вскочив с постели, он услышал (может, почудилось), как будто в киевском просторе, вон там, над Славутичем-Днепром, раздавалось могучее и грозное:
VIII
Осенняя слякоть… Моросит мелкий дождь, серые растрепанные тучи снуют, несутся над Кубанью. Станица тонет в грязи. Намокли соломенные крыши, плетни, печальны голые деревья. Не гарцуют на площади джигиты, изредка проедет всадник на грязной по брюхо лошадке, гулко чвакающей копытами по лужам. А за станицей, словно роженица, разбухшая земля укладывается на отдых. Она отдала все, что имела. Люди, которые всю весну, лето и осень с плугами, боронами, тяпками, косами пахали, боронили, засевали ее и косили густые хлеба, теперь оставили ее до весны. До чего же хорошо полежать спокойно, в тишине и забытьи! А вскоре она еще и белой простыней укроется.