Литераторам нравилась лужайка на самом краю кладбища в тени кирпичной стены, отделяющей кладбище от всего остального мира. Почему-то на этой лужайке никого не хоронили. Может, какой-нибудь богач-долгожитель купил себе заранее это место и берег до своей долгожданной смерти. А может, под тонким слоем почвы лежали залежи гранита, не дающие выкопать приличную яму. Этого литераторы не знали. Но лужайка была очень уютной, зеленела весенней травкой и ярко цвела одуванчиками. И когда соавторы не заставали художника дома, они устраивались на травке, чтобы потворить в тишине на лоне природы. На кладбище хорошо писалось, почти как в деревне у деда Пахома.
Соавторы прошли мимо заброшенных могилок и по неприметной тропинке углубились в заросли кустарника. Тут-то, под вековым вязом, и находилась мастерская Бронштейна.
Это было помещение складского типа, возле которого стоял десяток ящиков с пустыми бутылками. Хотя сторожка Бронштейна не была приемным пунктом стеклотары, эти ящики оказались здесь не случайно. Каждый вечер за кладбищенскими стенами собирались местные алкоголики. Вместо того, чтобы их гонять, как это сделал бы любой другой сторож (а для чего еще на кладбище нужны сторожа?), у Бронштейна существовала с пьяницами договоренность о мирном сосуществовании. Бронштейн их не выгонял, а алкоголики со своей стороны не шумели и всю пустую посуду сносили в его ящики. На сданные бутылки художник покупал акварель и кисти.
Еще издалека литераторы услышали, что в сторожке кто-то старательно стучит по барабаном, постоянно сбиваясь с ритма. По мере приближения соавторов к жилью Бронштейна, грохот был слышен все сильнее.
- Похоже, "Левый рейс" вернулся, - предположил Стрекозов.
- Бедный Бронштейн, - посочувствовал Дамкин. - Опять у него в сторожке будет бардак!
В одном из запыленных окошек маячила мечтательная физиономия Бронштейна, который задумчиво стоял перед полотном картины и время от времени большой кистью притрагивался к своему произведению, делал шаг назад и то одобрительно кивал головой, то отрицательно ею покачивал. В момент творчества художника лучше было не отвлекать. Литераторы не стали стучать в окно, хотя Стрекозову было страшно интересно, над какой картиной сейчас работает Бронштейн. Художник мог рисовать что угодно - от слона до таракана, от подъемного крана до пепельницы.
В небольшой комнатке, которая служила художнику прихожей, литераторы обнаружили басиста рок-группы "Левый рейс". Он сидел в одних красных сатиновых трусах за ударной установкой и подбирал какой-то медленный ритм. Стуча в бочку ногой, музыкант изредка ударял палочками по какому-нибудь из барабанов, все остальное время размахивая в стороны руками, словно разминая мышцы.
- Здравствуй, Витя! - молвил Дамкин.
- О! Привет, литераторы! - отозвался басист.
- Ты что, переквалифицируешься в ударники? - поинтересовался Стрекозов, пожимая руку рокера.
- Почему переквалифицируюсь? Я - мультиинструменталист, - важно сообщил басист. - Я на чем угодно могу играть!
- Слова-то какие! - восхитился Стрекозов. - Мульти кто?
- Ого! - воскликнул Дамкин восхищенно.
За спиной у басиста Вити висела еще неизвестная литераторам картина Бронштейна, узнаваемая по его манере письма: художник никогда не жалел для своих друзей самых ярких красок. Картина изображала легендарную рок-группу "Левый рейс" в виде четырехглавого дракона. Из одного жирного туловища, облаченного в потертые и залатанные джинсы с торчащими из карманов бутылками, росли четыре головы музыкантов. Бронштейн с присущим ему мастерством сумел передать простодушие и душевность бородатого басиста Вити, настороженность и умный вид очкастого ударника Игоря, загадочность и внушительную задумчивость Паши, который очень любил играть на саксофоне, кларнете, флейте и пивной банке, заполненной рисом, а также абсолютный, вселенский пофигизм гитариста Олега. У Олега в зубах была зажата его излюбленная папироса "Беломора". В руках это четырехголовое чудовище держало огромную двенадцатиструнную гитару, изображая на ней когтистыми пальцами самый классный аккорд ми-минор.
- Крутота!!! - зачарованно произнесли литераторы, разинув рты.
- Дык! - важно поддакнул Витя, сияя от счастья, как будто это он нарисовал этого монстра.
Наконец, литераторы оторвались от созерцания красочного полотна и, пройдя мимо скопления пустых бутылок, начиная от простеньких пивных и кончая двумя пузатыми бутылками из-под "Наполеона", плюхнулись на надувные матрасы, которых в сторожке Бронштейна было штук пять. На них обычно спали гости, а сам художник спал на полуразвалившемся облезлом диванчике без ножек, который когда-то нашел на свалке его друг доктор Сачков.
- Рано вы сегодня встали, однако, - молвил Витя, снова ухватившись за барабанные палочки.
- Кто рано встает, тому даже мент нальет, - кротко молвил Дамкин. Давно Бронштейн рисует?
- Часа полтора...
- Значит, скоро освободится.
Когда приходило вдохновение, Бронштейн рисовал быстро. Если картину нельзя написать за два часа, говорил он, то о ней вообще лучше забыть!
- А вы давно вернулись? - поинтересовался Стрекозов.
- Вчера, - Витя пробежался палочками по барабанам, стараясь не пропустить ни одного и ударить даже по самому маленькому.
Дамкин зажмурился и поковырял пальцем в ухе. Ударник из мультиинструменталиста Вити был, откровенно говоря, хреновый. На бас-гитаре и на контрабасе Витя, действительно, играл замечательно, а вот во всем остальном подкачал. Он же был и солистом "Левого рейса". Одновременно играть на басу и вести вокальную партию у него обычно получалось плохо, Витя постоянно сбивался, за что остальные музыканты его ругали и по нехорошему обзывали. Кроме этого, басист имел плохую память и постоянно забывал слова. "Левый рейс" спасался тем, что на концертах перед Витей ставили небольшой пюпитр, на который клали листы бумаги с отпечатанными на машинке текстами песен.