Воспоминания отвлекли от мук творчества. Рафаил Нисанович комкает не оправдавший надежды листок и стоически относит в мусор.
Корзина, куда упал комок бумаги, оказалась заполнена какой-то ветошью, зелеными тряпками, колышками и обрезками красной тесьмы. Что все это делало в мусорной корзине медицинского учреждения? Рафаэль подошел к окну и — рассмеялся. В голову пришла, нет — влетела такая идея, что пальчики оближешь. Завтра он покажет всем карнавал! Его никто не узнает, он явится в костюме лесного человека из тряпок и перьев и запоет…
И-известный все-ем я-а птицелов, сюда пришел покушать плов!
(Флейту! И огни — золотистые, пляшущие!)
— А что такое «человецкий»? — грустно спросил Винаяка у лжепророка, оказавшегося к тому же лжепоэтом.
— Это значит: не полностью человеческий, — милостиво объяснил новый знакомец и наконец нахлобучил себе на череп серую тряпку, которую все это время вертел в руках.
«А лотосы все-таки замерзли», — подумал вдруг уставший Винаяка. Он почувствовал сквозь толщу потолочной земли, как серый дождь наверху безжалостно переходит в ранний ноябрьский снег. Значит — сидеть ему в этом черном подземелье до весны, дышать коптящими огнями, слушать, не перебивая, местных пророков и серых витий. А ташкентская община, в которую он держал путь, на целую зиму останется без Сутры золотого блеска.
И все же — первый снег…
— Давайте поднимемся ненадолго наверх.
— Наверх?
Да, они будут играть в снежки и лепить из снега статую Пробужденного.
Вечером снег стал превращаться в воду. Ташкент вспенился жидкой глиной, в лужах на просевшем асфальте радужничали бензиновые цветы. Только на ветвях еще тяжелел снег, отчего кроны склонялись друг к другу и птицы могли ходить по деревьям, почти не пользуясь крыльями.
Со свадьбы возвращались в тишине, даже таксист попался неразговорчивый. Только дворники на лобовом стекле ритмично брюзжали на непогоду.
— Вы имели успех, — наконец сказала Лаги. — Когда начали жонглировать яблоками, я даже испугалась.
— Мой брат был известным человеком в цирке. Я вам еще расскажу о нем.
— Не думайте, мне действительно понравилось. И племянник у вас смешной. Имя красивое у него — Уриэль, правда?
Рафаэль хотел в ответ поцеловать Лаги ручку, но в этот момент Лаги поднесла ладони к лицу, сжав виски кончиками пальцев. Рафаэль отвернулся к грязному окну и стал насвистывать Папагену. В мокрой темноте проплыло иллюминированное пятно дворца раджи, окруженное волосатыми пальмами.
— Денег не будет, — подал голос таксист.
Рафаэль повернулся и не понял.
— От свиста — денег не будет, — объяснил шофер и строго посмотрел на Лаги, словно она должна была поддакнуть. Дворники с ненавистью заскребли стекло.
— А счастья? — спросил, раздражаясь, Рафаэль.
— Не надо… — улыбнулась Лаги и зачем-то легко погладила сиденье рядом с собой.
Дорогая Лаги-опа!
Как Ваши дела, как жизнь, как дома? У нас все нормально. Маджус поздоровел, поправился на два килограмма триста граммов, сегодня выходил во двор и играл там с бесхвостой кошкой. Я видел, как разные люди смотрят на него из окон, это было трогательно.
Еще раз прошу беречь себя. Мне кажется, сейчас Вам послана новая проверка. Так говорят в пещере. На этом прощаюсь, мои родители передают Вам приветы. С уважением и молитвой, Малик.
Через полчаса Малика благополучно забрала милиция. Били мало. Когда вели по улице, один милиционер даже заботливо смахнул с черных кудрей Малика сухой осенний листок.
ЮСУФ
…как мужчина, должен разобраться в себе.
Кипятильник в стеклянной банке обрастал пузырьками.
…стать подлинным человеком. Только не ненавидьте.
Юсуф закрыл глаза. «Не ненавидьте». Он не мог представить Лаги ненавидящей. Она будет ждать, становясь от ожидания дальнозоркой. Стоять у ночного окна, чертить на пыльном подоконнике его имя.
Снова поднес керосиновую лампу к письму. В сарае, где ночевал Юсуф, был кипятильник и не было света. Керосиновую лампу подарил на время раис.
…доктор Блютнер мной доволен, но волнуется, что из-за бюрократии сюда не успеет прибыть его ассистент, чтобы оценить уникальность археологических находок, к которым я тоже имею отношение. Точка.