— Сядь у огня, да хранят тебя наши боги, пусть глаза твои будут ясными и ум светлым…
— Там мастер. Он, с ним… плохо!..
— Сядь!
Найя сжала губы и села на гладкий обтёсанный камень. Положила руки на колени и стала смотреть на старуху, которая, обойдя очаг, сунула на огонь плошку с цветной влагой. Села напротив. Блики танцевали на круглых щеках, зажигали точки в маленьких глазках.
— Как живут твои сны? — старуха говорила нараспев и, помешав жидкость круглой палочкой, вытерла её о подол широкой юбки, — как идут твои дни, маленькая жена одинокого человека? Как…
Найя, поняв, что это просто ритуал, вежливая беседа, хлопнула ладонью по колену:
— Всё хорошо! Там — Акут! Иди со мной! Он…
Старуха, подняв палочку, сделала в воздухе резкий жест:
— Жди! Или ты хочешь, чтоб сердились боги?
Найя вскочила.
— Ты! Он там умирает! Синика привёл меня к твоему дому. Ты! Никто ведь больше! Боги подождут, иди со мной!
Берита смотрела снизу, как белая женщина в оборванной тайке, с исцарапанными руками, стоит, танцуя от нетерпения, сжимает грязные кулаки. Варево на огне ахнуло и пошло булькать, взрываясь светящимися пузырями. Старуха через подол подхватила миску, понюхала. Кивнула. Протянула её Найе.
— Прими. Твой один глоток. Остальное — твоему мужу.
Найя перевела дыхание. Обошла очаг и протянула руки. Но Берита отрицательно цокнула, показывая, надо просто отпить, не касаясь.
Опустившись на колени, Найя коснулась губами горячего края и глотнула, не чувствуя вкуса. Над краем миски смотрела на Бериту с мольбой.
— Идём.
Проходя мимо полки, Берита прихватила травяную плеть и, сунув миску Найе, уже вышедшей на мостки, закрыла дверь и ловко заплела охранный узел, бормоча под нос.
Найя шла впереди по мосткам, нащупывая подошвами выпуклые деревяшки. Миску несла перед собой, посматривая, чтоб не выплескивалась цветное варево. Берита подобрала руками подол и плотно ставила широкие ступни.
— Он, он ушёл, а пришел с болезнью. Вот тут, — Найя двинула локтем, пытаясь рассказать и показать.
— Неси и молчи.
В распахнутые двери был виден мелькающий свет очага и чёрное тело, привалившееся к камням. Синика, ворча, забегал в хижину и выскакивал обратно.
— Да хранят боги тепло в этом доме, — Берита быстро проговаривала привычное, войдя следом за Найей и, сразу наклонившись над мастером, откинула волосы с виска, чтоб не лезли в рану. Замолчала на полуслове. Проводя толстыми пальцами по склеенным волосам, обернулась к Найе, стоящей сбоку с миской в руках.
— Вот как… Ты, значит…
— Я не знаю, что ты там! Скажи, он умрёт? Умрёт?
Старуха рассматривала её внимательно, ощупывая глазами ноги, короткий подол, открывающий бедро, локти, отставленные в стороны, висящие на грудь светлые волосы. Лицо, сведённое страхом и напряжением…
— Поставь туда, — показала в угол, — и подойди, Вамма-Найя, сбережённая для жизни.
Взяла подошедшую Найю за руку и потянула вниз, ставя её рядом с собой на колени. Провела рукой по плечу мастера, вниз, к локтю. И дальше, к сжатому кулаку. Разогнула сведённые пальцы. Внимательно рассмотрела пустую ладонь.
Найя, глядя то на её руки, то в лицо, порывалась сказать и прикусывала губу, останавливая себя. А Берита, потыкав пальцем в пустую грязную ладонь, потом — в другую, задумалась.
— Что? — не выдержала Найя.
— Сумка где? Его сумка.
— Он — так. Лежал там, а я, мне Синика…
— Ага, вот! — старуха дёрнула за край набедренной повязки. Развязала и потянула из-под мастера. Найя отвела глаза, но тут же стала смотреть снова, боясь пропустить важное. Берита, ощупав верхнюю кромку ткани, выдернула из складки узелок. Тяжело села на пол и, расправив на коленях юбку, стала развязывать лоскут.
Найя снова ударила кулаком по бедру. Смотрела на старуху с ненавистью. Вместо того, чтобы осмотреть страшную рану, где ползают цветные черви, та ковыряет толстыми пальцами тряпку, что-то выискивая. А он лежит и, может быть, умирает.
— Вот они! — на подоле тряпка раскрылась вялым цветком, показывая спрятанные внутри чёрные семечки. Старуха лизнула кончик пальца и бережно тронула одно плоское зернышко. Собрала тряпку в кулак, чтоб не рассыпать, и, нагнувшись, коснулась пальцем чёрного месива раны. Найя смотрела, как палец старухи вошел до первого сустава, потом двинулся глубже и, под стон Акута, погрузился в рану почти целиком. И лекарка застонала, дергая головой и закрывая глаза.
— Да, — пропела хрипло, почти прошипела. Выдернула измазанный чёрной слизью палец, — теперь будете так: твоя боль — его, его боль — твоя…