Тяжело поворачиваясь, встала, держа перед собой грязный палец, как чёрный сучок.
— Вот столько и столько светлых дождей, — растопырила пальцы другой руки, — и столько же ночных дождей он будет, как ребёнок. Ты жена, вымой его и укрой. Согрей. Как сумеешь, — снова быстро оглядела Найю и ухмыльнулась, увидев, как та наморщила лоб последним её словам.
— Это, что принесла, давай пить, по глотку, когда скажет зверь, — она кивнула в сторону неутомимо мелькающего вдоль стены мышелова, — да хранят тебя боги, белая обуза нашего мира. А я пойду.
Повернулась и пошла к двери, неся перед собой руку с торчащим пальцем.
— И всё? Ты лечи его!
Старуха обернулась в дверях.
— Нельзя вылечить от желания болеть. Только ты можешь. Захочешь — быстро. Не захочешь — умрёт.
И, уже выйдя, заглянула снова:
— А зовут меня — Берита. Беро-Беруни-Берита, жена хранителя Еэру.
— Да хранят тебя боги, Берита, — Найя смотрела в чёрный прямоугольник входа. И позвала, вспомнив и испугавшись:
— Берита, а — помыть… Сразу, сейчас?
— Да, — донеслось из темноты, полной шороха воды и чёрных куп мокрых деревьев.
Глава 47
Найя лечит мастера
Ночь топталась в проёме, и шёл там, в ней, непрерывный дождь. Найя стояла, опустив руки, и не могла повернуться, всё смотрела в темноту, слушала. Затылком знала: он лежит там, неподвижной корягой, освещённой прыгающим светом. И никто не поможет. Берита ушла. Синика ходит и ходит, шелестя шкурой по деревянной стене, помуркивает иногда — не зовёт, просто сторожит дом, пока она… Пока ей надо…
Ей надо помыть его. Уложить в постель, укрыть шкурой и согреть. И ждать, когда Синика подскажет время, чтоб поднести к губам миску с вязкой жидкостью, которая сама по себе движется, колыхаясь. Будто в ней что-то живое.
Оторвав взгляд от ночи, посмотрела на миску, стоящую на полу. Так и есть. Мерцает и закручивается радужная влага. Найе стало тошно от того, что всё вокруг — живое, движется, и, кажется, нет спокойных вещей, которые не отзываются на взгляд или прикосновение. Вспомнила о горячем, изнуряющем иногда желании, чтобы рисунки её были — живыми, отклеивались от неё и жили сами. А она, существуя отдельно, чувствовала бы связь с теми, сотворёнными ею вещами, которые ушли и — живут. Тогда казалось — это прекрасно. Но разве могла она думать, что желания могут сбываться — вот так. Совсем буквально, но будто с насмешкой. Нечем рисовать и не на чем. Но всё вокруг оживает, как только соприкасается с её, Найиной, жизнью. И кажется, всё больше вокруг движения. И всё движущееся зависит от неё.
… Его надо помыть. Медленно подошла к лежащему телу и, не наклоняясь, сверху стала разглядывать. Хочет ли она, чтоб выжил? А как не хотеть, он — единственная ей защита тут. Без него — идти в деревню, говорить с людьми, с вождём, и кто знает, что будет. А он — оберегал.
Найя тряхнула головой. Это все — логика. А надо просто захотеть, сильно. Тогда выживет.
Опустившись на корточки, отвела с мокрого лба прядь волос. В ране продолжалось шевеление, но тонкие нитки радужных червей не становились белесыми, и лицо мастера спало, как спит человек, смотрящий хороший сон.
«Это от семечка, наверное», — подумалось ей. Но сколько можно думать, не время.
Сбоку, приткнувшись к камню очага, лежал развернутый узелок с россыпью чёрных зерен. Найя связала кончики ткани и огляделась, ища место, отнесла к стене, сунула в щель между прутьев. Медлила идти обратно.
Не глядя на Акута, стала ходить по хижине. Наломав грибов, разложила их по полкам и повтыкала в щели, так что хижина осветилась мёртвым голубым светом. Покопавшись в хламе, сваленном в углу, вытащила большую долблёную плошку. Выдернув из кучи сухой травы изрядный пучок, тщательно протерла пыльное дно. Отнесла ко входу и подставила под неровную струйку воды, бегущую с угла крыши по кривому водостоку. Нашла старую, изношенную циновку, которой мастер укрывался, когда ложился спать на полу. Осмотрела и, плотно сжав губы, рванула. И ещё раз. Смяла клочья в комок и, подойдя к неподвижному телу, положила рядом. Не стала смотреть и разговаривать, будто была обижена на Акута… Снова пошла ко входу — проверить, наполнилась ли миска. И, принеся её, большую и тяжёлую, полную уворачивающейся ночной воды, поставила на пол. Вернулась закрыть дверь. Тучи висели всё так же черно, и, казалось, утра не будет. Но ей и не нужно было утра. Пока что.
— Синика… Я всё делаю правильно? — спрашивала, не глядя на зверя, а просто отмечая свои действия.