— Так ты мне веришь?
— Да, — она взяла чашку, следя, чтоб не морщиться от боли в обожжённом пальце, поднесла ко рту и отпила горячей жидкости. Бережно поставила обратно. Ответила на его взгляд своим — спокойным и безмятежным. Она не знала, верит или нет. И не хотела знать. Она — принимала то, что говорит мужчина, сидящий напротив.
Витька перевёл дыхание. До того рассказывал, внутренне нагибая голову, как будто шёл под проволоками. Но безмятежность взгляда разрешила, и дальше он двинулся, не пригибаясь.
— Моя змея, Ноа, я ведь думал, она и есть моя девушка, та, которую увидел на старом рисунке, спрятанном за шкафом, она оказалась — сама по себе. Ей было всё равно, кому помогать. Ключ он и есть ключ. И когда мне пришлось защищаться, когда меня били тут, во дворе, ногами, и думал — убьют вовсе, я стал — Карпатым. Внутри. Этим уродом, быдлом, ненавижу его, всегда буду ненавидеть. Лада ведь убила его из неба, где летели, выстрелила в него огнём из руки, она очень сильная, наверное, в сто раз сильнее меня. И я думал — всё. А он вернулся. Ты знаешь, как это — иметь внутри зверя? Конечно, когда пришли меня убивать зимой, ночью, я бы не выжил. Но Карпатый и Ноа вместе, они… В общем, мне тогда, после драки, всю ночь было очень плохо. Но этим, которых послали меня забить, им еще хуже! Убил он их, Аглая. Я их убил.
— Ты защищался.
— Да сто раз говорил себе это! Но в том и дело, не я. Карпатый внутри меня. И ему было сладко там, когда на снег брызгала кровь, чёрная под фонарями. Тащился он. И меня… заставлял. И я… И мне… сладко…
Витька провёз чашкой по столу. Плеснулась в фарфоре тёмная маленькая волна.
— Теперь мне страшно. Когда он ещё появится? Вместе с Ноа он очень силён. Как пропасть. Чёрная и без дна.
— Витя… Ты сказал, что во снах ищешь пещеру? И Ноа ведёт тебя?
— Да… Я думал раньше, ведёт к ответам. Но после Карпатого. Понимаешь, он та же пещера, только вниз. Куда я иду? И не знаю, идти ли…
В мелькающем мягком свете он попытался разглядеть выражение её лица. Но свет то рисовал улыбку, которой не было, то окунал в тень ресницы или кривил уголок рта. И Витька просто спросил, хотя понимал — ей-то откуда знать…
— Как думаешь? Идти?
Аглая молчала, опустив глаза. Ресницы чернели полукружиями и лежали глубокие тени на нижних веках. За окном тоскливо завыла проснувшаяся машина, захлебнулась на середине жалобы. И следом внезапно защёлкал соловей, облюбовавший для песни тихий дворик в спальном районе.
— Витя… Я не могу сказать тебе сразу. Так много всего, даже больно. Давит.
— А ты сама чего хочешь? Ну, чтоб я…
На затененном лице ресницы поднялись, и блеснуло в глазах рыжее живое пламя.
— Я хочу любить тебя, — в такт мерным словам пальцы лежащих на столе рук разжимались и сжимались, — ждать тебя с работы, а по выходным вместе далеко за город и в рюкзаке бутерброды. И ещё чтоб ты меня водил в ресторан иногда потанцевать… лапал во время танца. Да вот. И когда вырастут дети, чтоб мы им это рассказывали. И смеялись.
Замолчала, наблюдая за его страдальчески смявшимся лицом. Соловей за полосатой шторой рассказывал о том, что время любви никогда не уходит надолго, вот — оно здесь, под худенькими руками деревьев с нежными маленькими листьями…
— Видишь. Тебе всё это не нужно.
— Да нет же!
— Витя, не ври хоть мне! Я ведь специально так сказала. Чтоб лицо твоё увидеть!
Он схватил чашку с остатками кофе и вдруг швырнул её в угол, в раковину. Аглая вздрогнула, когда раздался звон и в полумраке мелькнули тусклые фарфоровые брызги.
Витька посмотрел на чёрные кляксы по кафельной стенке, потёр лицо ладонью, будто хотел содрать щёку и ухо.
— Извини… Я уберу, потом.
Она стягивала ткань на груди, сама этого не замечая, будто боялась, что он кинется и сорвёт. Сказала шёпотом, но упрямо:
— Ничего. Я договорю, да?
Дождалась кивка.
— Тебе дали дар. Ты не можешь от него отказаться. Нельзя. Значит — иди.
— А зверь внутри? Вдруг он…
Она отпустила ткань и махнула рукой, заставив пламя отпрянуть. По стене запрыгала изломанная тень.
— Ты должен справиться! Не дадут того, с чем не сможешь справиться, понимаешь?
— Да кто дал? Кто-то мной распорядился и дёргает за нитки, куклу нашли! Кто?
— Наверное, Бог.
Он усмехнулся.
— Бог? Ты веришь?
И стал серьезным, услышав:
— Да.
Соловей заполнял молчание, из-за его щёлканья и переливов не слышно было машин и неспящих людей. Соловей стал больше, чем огромный город за окнами. Витька сидел прямо, смотрел на Аглаю. Она снова убрала прядку за ухо, и лицо в движущемся свете наполовину сгоревшей свечи было взволнованным, а ещё таким, какое, наверное, будет у неё всегда, даже когда дети родят своих детей и притащат их бабушке, чтобы ещё пожить, развлекаясь и работая. Мудрым и очень взрослым. Почему он так часто видит её в будущем? И почему это не пугает его, а притягивает сильнее и сильнее?