За крепкой большой хижиной, укрытой плотно прибитыми вязанками тростника, а поверх них — пальмовыми листами, восходил на небо Еэнн, потягивался и осматривал землю сквозь редеющие облака. Детям нельзя встречать первый взгляд Еэнна, можно заболеть смертной тоской и перестать расти. И взрослым, имеющим детей, тоже лучше не попадаться на глаза небесному охотнику, когда он только покинул ложе горячей и светлой Айны. Зависть его может лишить мужчин ночной силы, а женщин — желания. Только молодые, те, что впервые провели время дождей в маленьких хижинах, могли выйти на встречу с Еэнном и просить его. Мальчики — чтоб не кончалась полученная мужская сила, а девочки — о вновь и вновь приходящей сладости желания…
Мерути знал о запрете. Но — сестра. Глупая, любимая Оннали, самая красивая, хоть и глупая. Без него она пропадёт. Потому, дождавшись, когда всё вокруг заснёт, мальчик тихо поднялся и, отодвинув накиданный хлам, протиснулся в дыру, больно расцарапав голую спину сухими жердинами стены.
Огромное дерево лиственника стояло само по себе, мостки не приближались к его корявому стволу, изрезанному расщелинами старой коры. Давно, когда дерево было стройным и только набирало силы, в макушку его ударила молния во время грозы, пришедшей посреди зноя. И вокруг вмятины от ожога стали расти новые ветви. Год за годом лиственник подымал черную от молнии развилку выше, и она, уже большая, как ложе, всё глубже пряталась в густой листве. Летом и весной дети лазили в развилку играть, натащив туда старых игрушек и рваных мешков. Но во время больших дождей озеро окружало толстый ствол, дерево стояло пустым, а ветви свисали к самой воде.
В самом начале дождей Варайя, взяв за руку старшего Корути, привела его вечером к мосткам напротив лиственника. Дразня, велела закрыть глаза руками и ждать. Корути стоял, переминаясь от нетерпения, изгибая стройную спину. Устав ждать, открыл глаза. Тишина вокруг, только дождь мерно шлепал по огромным листьям и, скатываясь, плескал водой о воду внизу. Красивое лицо мальчика стало злым. Он сжал кулаки и огляделся, мелькая головой, как уж-водянчик, ловящий муху. Варайя, поманив, ушла?
Но из гущи ветвей позвал его тихий смех, и, проскользнув по толстой ветке, нависшей над мостками, женщина протянула ему смуглую руку, украшенную множеством красивых браслетов. Корути, оскалившись, подтянулся и закинул ноги на толстый сук, обрушивая водопады с широких листьев. А Варайя, мелькнув ящерицей, уже ждала его в развилке, раскинув согнутые в коленях гладкие ноги.
С тех пор они приходили сюда, и никто не тревожил их в кроне лиственника, на широком ложе, куда Корути постелил украденную из дома лучшую циновку…Иногда, в хижине, поедая сготовленную матерью еду, он вдруг думал о том, что Варайя, гибкая Варайя с круглыми бёдрами, с никогда не закрывающимся ртом, но всегда прикрытыми, как от сладкой боли, глазами, она ведь — взрослая женщина. Вдруг там, с мужчиной. И, отбросив миску, срывался, убегая по мосткам. Оглядываясь, подкрадывался к лиственнику, слушал, а потом, как лесная кошка, вскидывал тело на толстую ветку, щерясь крепкими зубами. Но никогда не было там Варайи, без него — не было…
Сегодня Корути был зол. Лежал на боку, согнувшись, ловил руками прохладные ступни Варайи, которыми она, играя, то упиралась ему в живот, то щекотала или проводила по носу маленькими пальцами, натёртыми душистой травой. Лежа навзничь, она вертела в руках подаренную Корути странную Вещь, щёлкала клювиком-замочком, открывала, подносила к лицу, в бледном свете восходящего Еэнна старалась рассмотреть свой нос и глаза.
— Что же ты молчишь, мой сильный мужчина, мой корень, стебель моей травы? Тебе плохо с Варайей? Варайя надоела тебе?
— Нет.
Женщина изгибалась лежа, поднимала над головой босую ногу, любуясь, и снова укладывала её так, чтобы пальцы упирались в жёсткий живот мальчика.
— Тогда весели меня, малыш! А то я поищу себе другого мужчину!
— Я не малыш! — Корути ухватил её ступню и сжал. Варайя ойкнула. Вырвала ногу и поджала, потирая ступню.
— Мне больно! Думаешь, подарил игрушку, и ты мой хозяин? Посмотри, какая у тебя Варайя!
Выпрямляясь, встала во весь рост и тряхнула головой, рассыпая по плечам чёрные кольца волос. Корути сидел напротив, обхватив колени руками, и, подняв глаза, следил, как она танцует телом, переминаясь с одной ноги на другую, изгибает спину, и по круглому бедру бежит размытый блик. Одной рукой держится за свисающую ветку, в другой — раскрытая Вещь.
— Ну? Ну? — дразнит, отступая на шаг, когда он, вытянув руку, пытается поймать её щиколотку.