Из прохладной тени под мостками протянулась кривая рука, скользнула по кончикам пальцев. Онна вгляделась в полумрак и присела на корточки перед полулежащим с тючком травы Тику.
— Ты видел, колдун? Моих детей? Скажи, видел, да?
Он покачал головой отрицательно, блестя зубами в криво раскрытом рту. Но в глазах, затянутых хмельной слезой, было то, чего не было в глазах её мужа, переполненных любовью: жалость, сострадание и попытка утешить.
— Но хоть скажи… Они еще тут? Оннали? Мальчик?
— Не знаю… женщина…
— Врёшь! — она искала его потухший взгляд, хватая сухую руку, дёргая за нее, — ты, колдун, скажи мне правду, ну?
— Их нет, — негромкий голос толкнул в спину, и она оглянулась, еле удерживая равновесие.
— Акут, смотрите, мастер оставил болезнь в доме и вышёл к нам, — прошелестело поблизости.
Резко поднявшись, она схватилась за ушибленную об край мостков голову, не замечая боли.
— Иди к нам, мастер! Где твой знак, потерял? — Кайру размахивал веткой с нанизанными кусками гриба, сморщенными и источающими мясной аромат, — веди к нам свою белую жену, подкормим!
Акут стоял и смотрел на неё. Онна подумала: это третий человек в толпе, не прячущий от неё глаз. И в них, кроме жалости и попытки утешить, — знание того, что она в пути.
— Где? — без голоса спросила, и мастер, похудевший за время болезни так, что складки на щеках стали резким до черноты, протянул ей плоскую раковину с начирканным по светлой стороне рисунком: женская фигура уходит, держа за руку мальчика, а впереди в самом конце тропки, прорисованной двумя сходящимися линиями, — девичий силуэт в длинной тайке.
— Н-нет, — грудным низким голосом сказала мать, с облегчением принимая текущие слёзы, размывшие страшную картинку, — нет… она не… могла увести его, моего сына. Или — увела? Ты!
Сжала кулаки.
— Нет, Онна. Твой сын увел её. За твоей дочерью. Я — один.
— Онна, — руки мужа легли ей на плечи, — иди домой. Не верь ему, он больной, посмотри, еле стоит. Они вернутся. Не могли далеко…
— Пусти! — вырвавшись, она бросилась к лестнице и побежала по невысоким ступеням, падая к ногам вождя.
— Мененес! Ты наш отец и вождь, да будут дни твои и ночи, да будут они!.. Пусть воины и охотники выйдут на тропы!
Её крик заставил людей и музыку замолчать. Все повернулись, держа в руках еду и глиняные кубки с питьём, но никто не смотрел на кричащую, все — на вождя.
— Скажи им, Мененес! Пусть ищут детей!
Ладда-Ха, присев на корточки за деревянным креслом, выглядывала с испугом и жалостью, придерживая круглый живот. Мененес нахмурился, положил толстые руки на подлокотники.
Тишина выросла посреди площади, как огромный гриб, а лес вокруг трещал и звенел птичьими песнями, да плыли вдоль горизонта прекрасные равнодушные облака. Онна беспомощно огляделась. И не имея сил ждать ответа, крикнула ещё, показывая рукой на сидящую Ладда-ху:
— Твоя жена, вождь, скоро подарит тебе сына! Так позаботься о нас, мы тоже твои дети!
Тёмные пальцы сжались на подлокотниках, собирая складками роскошную шкуру, которую когда-то выделала в дар вождю Онна.
— Твой ум пуст, глупая женщина! Мы все знаем, твои дети не славились послушностью, так? — он кивнул толпе, разрешая поддержать прогремевшие слова, и с площади донёсся согласный шёпот, — ты не научила их порядку, а теперь стоишь тут и смеешь приказывать мне, своему вождю?
— Нет же!
— Молчи! Если бы думала о них, а не о браслетах на своих руках!.. И не о том, сколько раз возьмёт тебя ночью муж…
Онна прижала руки к щекам, с ужасом глядя на разгневанного Мененеса. Из-за спины в такт его словам шёпот возникал и стихал. Вождь разжал пальцы и встал. Башня волос, переплетённых с перьями, кольцами лозы и полосками меха, делала его выше. Качнув головой, осмотрел притихших людей и вдруг улыбнулся:
— Но Мененес и без твоих упрёков помнит: каждый из вас его дитя. Пусть даже это пустая ленивая женщина, не умеющая следить за семьей. Иди в дом, отдохни. И когда твои дети вернутся из леса, где они забыли о почтении к обычаям, не забудь привести их сюда, пусть все порадуются тому, что сердце твое снова спокойно. Меру, забери свою женщину.
Он поднял руки и размеренно хлопнул дважды, разрешая людям продолжать праздник.
Онна беспомощно оглянулась…Спины, затылки, локти. Смех, шутки и обрывки песенок. И — музыка.
— Пойдём, — руки Меру обхватили ее, прижимая. Горячее дыхание обдавало щёку и ухо: