— Выставки… Они знаешь, так часто, что можно, как на работу. В голове всё перемешивается.
— Но тебе ведь надо. Альехо сказал…
— Да знаю я. Мы сейчас не о том. Мы о люблю-не люблю, так?
Аглая кивнула. Ей было хорошо разговаривать, но еще приятнее было знать, что она может перебирать Витькины холодные пальцы и, поднеся к своему рту, подышать на них, согревая.
— Я часто думаю, что место в мире, которое именно твоё место, оно, наверное, для каждого своё. И мне кажется, надо его найти и жить там, а не в Москве, потому что она столица.
— А ты уже нашёл?
— Н-нет. Я когда зимой попал на Азов, подумал, так буду жить! Белить дом по весне, чтоб стоял, как невеста, и с рыбаками ходить в море. Но… Мало улиц, понимаешь? Если жить в посёлке, то или у всех на виду, или уходить в степь, в море, как мой дед — целыми днями один. А мне надо ходить меж домов, разглядывать. Чтоб и с людьми и без людей одновременно.
— Я понимаю.
Витька посмотрел в просвет между стволов. Там, среди вдруг расступившихся домов, был виден завёрнутый в невесомую дымку уголок горизонта. Над ним пластались, как сигаретный дым в комнате без сквозняков, светлые облачные пряди.
— Он у моря.
— Кто, Витенька?
— Мой город!
Выдернул руку из теплых пальцев Аглаи и показал в просвет:
— И чтобы небо всегда было видно. Большое. Это смешно?
— Нет…
— Ты чего?
Он смотрел на её опущенную голову с ровным пробором, на две косы, что заплела по его просьбе, и нахмурившись, оглядывала себя в зеркале утром, не зная, идёт ли ей.
— Я у моря никогда не жила. У нас Волга.
— А хочешь?
Аглая подняла серьёзное лицо. И улыбнулась, как в первый раз, когда Витька снимал её, стоящую коленками на диване в его комнате.
— А возьмёшь?
— Когда найду город — обязательно. Пойдём, а то совсем заморожу тебя. И Альехо разворчится.
Подходя к ревущему шоссе, она ладонью нагнула к себе его голову, чтобы услышал:
— У нас знаешь, что можно?
— Что?
— У нас в центре вечером люди гуляют с собаками. Медленно идут. И часто — здороваются, потому что знакомы, многие. А тут в центре…
Витька помолчал, думая. Хотел возразить, сказать о тихих спальных районах, укрытых густой зеленью. Но кивнул:
— Я понимаю, да. А всё прочее — из лапы великана. Ты хорошо сказала.
— Да…
Шоссе уходило к открытому за ним горизонту, блестело натёртой колёсами широкой спиной, и машины вдали казались игрушками, облитыми дымчатым светом. Кварталы домов перемежались с невесомой ещё зеленью парков, и налетал, приходя с просторных болот из далёкого далека, там, где летом будут лежать среди низкой муравки жёлтые комочки морошки и красные бусины клюквы, северный ветер, ерошил волосы и холодил мочки ушей. Аглая смотрела вперёд, так далеко, насколько могла, и разрезанная надвое ширина пространства радовала её, утишая страхи. Они шли к Альехо, Витька не сказал зачем, но попросил, чтоб и она с ним.
— Вить…
— Да?
— Мне еще очень нравится, что она — большая. Широкая. Далеко видно всё.
— Угу. Нам бы с тобой в Гранд-каньон. Хочешь?
— Да. С тобой — да.
Он рассмеялся и поддразнил:
— И в Долину Смерти? Со мной?
— Да…
…Что-то случилось с ним, после той ночи, когда снимал их с Ноа, сидящих на смятой постели.
Попадая в ногу, Аглая посмотрела сбоку на его короткий нос и круглый подбородок. Несколько дней молчал, почти не говорил ничего. А как-то позвонил днём, она внутри ахнула радостно, и вдруг сказал: «Ты, кошка, извини, я не приду сегодня, одна поживи, хорошо? В студии переночую». Она смогла промолчать, не спросила. На следующий вечер ждал у ступенек театра, с ландышами. И как сумела не раскричаться вечером, готовя ужин?…И не от того молчала, что берегла его, а просто почти умерла внутри, хоть и казнила себя: ну мало ли, один решил побыть. Потом сжималась время от времени, думая, вдруг ему тягостно, что она каждый день открывает дверь в квартиру своим ключом и каждый вечер — вместе.
А вчера, уже ночью, вдруг подхватился с постели, жикал диском старенького квадратного телефона, поговорил с Альехо. И повеселел сразу. Утром, оглядывая её, попросил, чтоб заплела косы.
Выйдя из метро, автобуса ждать не стали, отправились пешком. И Витька всё смотрел по сторонам, крутил головой, будто запоминал, что вокруг. Ей снова стало немного страшно. Но он повернулся, глянул серьёзным серым глазом, и она поспешно улыбнулась.
В гулком дворе, который от шума дороги берегли поставленные на попа высокие дома, отскакивали от белых стен детские голоса, взрыкивал автомобиль, тыкаясь среди кустов смородины, и ходили в зябко застегнутых пальто пенсионеры обоих полов, блюдя внуков на детской площадке. Ольга Викторовна, держа Рыжего на коленях, помахала им со скамейки у подъезда.