— А-а-а… — снова сказала занемевшим горлом и, вздрогнув, затаилась. Потому что звук шёл не только от неё. Со всех сторон, подкладкой шипению, справа и слева, за головой кто-то пытался кричать.
И, поняв, что не одна, Найя обмякла. Закрывая глаза, застыла, внутри себя свернувшись в клубок и сунув ладони между сжатых колен.
«Так… да…». Не открывая глаз, прослеживала, как улеглось её воображаемое тело, и, чтобы не дёргаться на каждый глухой стон, мысленно заткнула себе уши, залила их воском.
«Ты лежала так. Уже лежала… В клинике, под наркозом, когда кусок твоей жизни прошёл без тебя… В сторожке, когда никто не смог помочь… Ты… Ничего нового, ты… Ничего, кроме смерти. А её ещё нет…»
Утыкаясь лицом в грудь, ощущала, как натягивается кожа на спине и лопатках. Как давят колени на сложенные ладони. И ладони прижаты и греют друг друга. Волосы рассыпались, щекоча нос, она отметила — снова длинные. И погладив себя взглядом, накинув его, как мать набрасывает одеяло на спящего ребенка, остановила в себе всё.
«Долго не дадут…так…». Шипение пульсировало, будто на концах звука — тонкие медленные щупальца, исследующие, что она делает.«…Думать быстро, внутри», — и она взяла время за растрёпанные концы, потянула, как тянут широкую резинку, опасаясь отпустить, чтоб не хлопнуло по пальцам.
«Держать, пока смогу…»
И тогда, вкладываясь в растянутое время, пришли мысли, неторопливые, как цапли на вечерней реке.
Найя лежала, раскинув руки, и лицо её тонуло в пене розовых лепестков. Ажурный обруч поперек талии казался изысканным украшением, и такими же украшениями схватывали щиколотки массивные браслеты. Тиара из бронзовых листьев и завитков, прижимающая светлые волосы, скрывала рану от удара Оннали. Глаза смотрели перед собой с мирным и спокойным выражением сладко спящего человека.
Открывая дверь студии, Витька захотел сильно-сильно, чтоб там было пустынно и тихо, как бывало всегда, когда он уходил последним, щёлкнув выключателем на стене. Но сад, полный огромных цветов-колыбелей, ждал его, освещённый мягким живым светом расставленных по углам ламп. Шёпот и шелесты беспрерывно втекали в уши, и он опустил поднятую к выключателю руку, прислушиваясь и смотря.
В месиве ярких изогнутых плоскостей — белых, голубых, нежно-жёлтых и светло-алых, разбавленных упругими купами зелени — кругом были люди. В большинстве — женщины и девушки, лежащие, сидящие, откинувшись на спину, или свернувшиеся клубком, с ногами, подтянутыми к животу. Шёпот не стал понятнее, в нём не было человеческих слов. Укрытое яркими пятнами, что-то шуршало и посвистывало, шевеля тени.
Витька искал Аглаю и не видел её посреди смуглых тел. А потом, наткнувшись взглядом на более светлое, подался вперед. И узнал.
— Лада? Ты?
Медленно поворачивалась станина, пронося перед глазами ярко освещённое лицо лежащей и вольно кинутые в стороны руки, а ноги, сомкнувшись, чуть согнутые в коленях, показывали узкие ступни и щиколотки, украшенные витыми браслетами. Она не смотрела на него, не узнавала, о чём-то задумавшись. И вскоре ему стал виден лишь светлый затылок с разбросанными вьющимися волосами.
Он вспомнил снимок, сделанный неизвестно как, и она на нём, словно набегавшись, кинулась навзничь, рассыпав короткие кудрявые пряди. Глядела с улыбкой в карих глазах. А тут только что — была ли улыбка? Не успел заметить…
Он подходил ближе к самой границе света. И на каждом лице виделась ему тень улыбки, пламенем свечи, что исчезает на расстоянии. Блестели витые браслеты на щиколотках и запястьях, короткие подолы открывали колени.
И, отцепляя взгляд от множества ярких пятен, поднял голову и глянул на дальнюю стену. Там, рядом с дверью в подсобку, висела Аглая в растянутых петлях змеиных хвостов. Расписной жгут перетягивал её горло, заставляя смотреть поверх голов, под самый потолок.
— На… На-дя…
Лежащая в цветке ниже повисших ступней девушки Ноа глядела, как он ломится через границу в освещённое пространство — мухой в стекло. И не может пробиться.
— Там… там, тебе быть там, мастер… — рот её открывался, показывая розовую глотку и мелькающий черной плёткой язык. И шипение силилось превратиться в слова, понятные его горю.
…Игрушечный мир, в котором нарушены связи и люди живут понарошку. Нет металла, но есть Странные Вещи. Нет домашнего зверья для бескорыстной любви и нет милосердия, которое совершается просто так. Но есть размеренная сытая жизнь с нужным количеством риска и опасностей, с отрегулированным размножением и любовью, потому что она — нужна. Как нужен страх, отчаяние, тоска, которые вызываются намеренно. Нет транспорта, и никому не нужно идти из деревни в деревню, никому не интересно, что там происходит. Но есть тропы, ведущие туда, куда надо не людям. Владыкам. Тем, чей знак у неё на плече превратился в оживающую змею. Что-то знал о них мастер Акут, когда, напоив её сонной травой, резал плечо, отрывая от мяса татуированную картинку. Мастер. Акут!