— Мы закрыты, — прошипела сутенерша, обернувшись к Оливье.
— Подождите, я…
— Я сказала, мы закрыты!
Француз встал. Хотя он был выше ее на голову, он показался мне маленьким по сравнению со старухой в розовом платье.
— Хорошо, я ухожу, — пробормотал он, решившись взглянуть на меня.
Его губы шевельнулись, но с них не слетело ни звука. Он несколько раз попытался что-то сказать, но безуспешно. Слова застревали у него в горле.
Я не хотела, чтобы он уходил. Я не боялась остаться один на один с гневом старухи, я боялась, что он больше не вернется.
Фаранг отвернулся и потащил свои шлепки к выходу. Их шарканье разбивало мне сердце.
— Докмай, я… — сказал он, прислонившись к проему двери. — Я приду завтра.
Когда он исчез за стеной дождя, мы со старухой замолчали. Меня убило, уничтожило его бегство. Сутенерша могла сколько угодно испепелять меня взглядом… Мне было все равно.
— Иди и немедленно сотри этот ужас. Я жду тебя здесь.
Я повиновалась. Спустилась в свою пустую нору и наклонилась над раковиной, чтобы вымыть лицо. Снимавшие слой грима ладони окрасились. В красный, в синий, в желтый цвет. Сияющих оттенков. Вода потемнела и загустела. Раковину словно залила кровь. Кровь моей раненой души.
Потом я взяла полотенце и стала тереть, тереть кожу, осушая слезы, уничтожая последние следы моей преступной ночи.
— Этот француз плохо влияет на тебя! — заявляет сутенерша, остановившись посреди бара.
Мое лицо, уже не накрашенное, горит еще сильнее, чем раньше. Горит, словно свежая рана.
Я боюсь, что она меня накажет. То, как она всаживает каблуки в пол, ясно говорит, что на этот раз я просто так не отделаюсь. Она меня предупреждала. В клиентов влюбляться нельзя. Появившись в баре с макияжем фаранга, я заявила о своей любви к нему. Я нарушила установленное старухой правило, я поставила под угрозу ее авторитет и продемонстрировала, что мое тело ей больше не принадлежит. Она должна вернуть его себе.
— Платит он хорошо, отрицать не могу, — признает она, глядя в пустоту и словно размышляя вслух. — Но его поведение мне не нравится.
Если бы она видела, как его пальцы ласкают мое лицо красками, она бы так не говорила.
— Уверяю вас, что…
— Мне кажется, я твоего мнения не спрашивала, — огрызается она. Черты ее лица обострились. Она наступает на меня, потрясая кулаками.
Старуха подходит ко мне так близко, что ее горячее, проспиртованное дыхание обжигает мне лоб. Она вонзает когти мне в плечи, я морщусь.
— Предупреждаю тебя, Докмай, если ты еще раз появишься перед всеми с размалеванным лицом, я фаранга в «Розовую леди» больше не пущу. И наплевать мне на его деньги, слышишь? Запомни, — рычит она, придвигаясь еще ближе. — Я два раза повторять не буду.
— Привет, Нонг! Ты что, и вправду любишь грязевые ванны?
Он опять тут. Плотоядно улыбается, от него пахнет виски.
А я ведь долго ходила по улицам, прежде чем вернуться в квартиру Нет. Ждала, пока рассветет. Несколько часов бродила по городу как в бреду, словно покинувшая тело душа, которая мечется три дня, не зная, куда ей деваться. В конце концов я признала очевидное: я никогда не забуду, как француз, повернувшись ко мне спиной, один ушел во тьму. И я отправилась домой.
— Ты могла бы и поздороваться, Докмай! — бросает Нет, присоединяясь к тигру.
Ее пеньюар распахнут, словно окно в ее ночь. Тошнота подступает мне к горлу. Неужели она не видит моего пылающего, мокрого лица, опухших глаз, дрожащих рук, которыми я кладу сумочку в угол у входа?
— Ну что, Нонг… Изображаем злую девочку? — спрашивает ее хозяин. — Ой! Вот сволочь!
Не знаю, как я сумела ударить его с такой силой. Громкий шлепок по проклятой лапе. Не надо было трогать меня.
— Докмай, ты спятила, что ли?
Нет, это ты спятила. Ты губишь душу и тело, обнимаясь с этим человеком. Он уже сделал тебя слепой, равнодушной к моим покрасневшим от слез глазам, безразличной к моему измученному усталостью телу… Как я хотела бы выплеснуть ему в лицо всю мою ядовитую желчь. Заклеймить ее любовника своей яростью. Но я молчу. Потому что знаю, что, если я не сдержусь, наша дружба погибнет.
— Я пойду в душ, — говорю я бесцветным голосом.
Я проскальзываю мимо Нет, стараясь держаться подальше от голого, устрашающего торса тигра.
Когда я захожу в спальню и начинаю искать в шкафу чистое белье, меня чуть не сбивает с ног плывущий по комнате запах. Запах пота, виски и чеснока. Запах, ассоциирующийся с пытками. Облачко перечной мяты — память о спасении. Их перемешало дыхание дождя. Роковой союз, который я отказываюсь признавать, захлопывая за собой дверь в ванную.