Шесть вечеров подряд я заходил к колдунье, приносил ей рыбу и справлялся о ее здоровье. Каждый раз я надеялся, что смогу услышать конец истории и рассказать об изменениях в своей жизни. Но Пхра Джай неизменно преграждал мне путь: «Подожди еще немного, мальчик мой. Дай ей отдохнуть. Она не готова тебя принять». Я не настаивал, просто отдавал ему продукты, тигровую мазь и лекарственные травы, которые, быть может, вылечат болезнь, грызущую легкие старухи. Ночью, оставшись в темноте спальни, я молился о возможности увидеть ее перед смертью. Я скучал по ее сказкам. По ее взгляду. Я надеялся, что ее сын скоро позволит мне сесть у изголовья колдуньи, которая, как я чувствовал, умирала.
Сегодня настал седьмой день. Седьмой день без побоев, без бессонницы. Синяки пропали с моего лица, шрамы не ноют на теле. Мне кажется, что они тоже исчезли.
Джонс ушел. Никто не делит с ним завтрак, в спальне не чувствуется нежного аромата, на лице его нет улыбки. Его настроение продолжает ухудшаться, а завязавшаяся между мной и французом дружба все больше раздражает его. Я вижу это по его мрачному взгляду, по тому, как он начинает ворчать, если замечает, что я смотрю на дом Оливье через окно. Вчера, вернувшись с работы, он сделал мне замечание: «Госпожа Мартен сказала, что ты каждый день ходишь к господину Белажу. Кажется, мы не так договаривались». Да, это правда. Но ведь на качестве моей работы это не отражается. Завтрак готов вовремя, спальня убрана, дом сияет чистотой, как никогда. Общение с Оливье не мешает мне выполнять свои обязанности. Наоборот. Оно придает мне энергии, делает меня быстрым и продуктивным.
Я должен был объяснить это англичанину, высказать вслух свои аргументы. Воспользоваться появившейся во мне силой, чтобы противостоять ему, чтобы отвечать с высоко поднятой головой. Но я этого не сделал. Я кивнул, склонившись над своей губкой. Я еще недостаточно смел, чтобы бунтовать против замечаний хозяина.
И вот я стою один на кухне, опустив руки в мыльную воду. Я смотрю, как под струей воды растет, словно искусственное облако, пена. Я слышу, как садовник Бо метет дорожки кемпаунда, как он скребет соломенной метлой по асфальту. Листья шуршат эхом моей тревоги. Я больше не буду ходить к Оливье каждый день. Процесс моего возрождения приостановится на пять дней из семи, а страдания возобновятся. Глядя на утекающую воду и на остающийся от нее след из белых пузырьков, я представляю себе удобный диван, чашку дымящегося кофе, внимательное лицо моего друга. Я вспоминаю спокойствие гостиной, милый голос, колдовской смех. Все это прекратится. Надо пойти предупредить его, надо попросить его вмешаться, чтобы продолжить уроки, спасающие меня от побоев. Мне нужно добежать до его дома. В этот час Мартенша еще спит.
— Здравствуй, Пхон, как ты рано сегодня.
Он только что вышел из душа. Созвездия капель украшают его лоб, сверкая, словно алмазная река. От майки пахнет знакомым цитрусовым запахом. Но мне кажется, что он еще не совсем проснулся. Дымка сна затуманивает его глаза и замедляет движения.
— Господин Джонс не хочет, чтобы я приходил так часто.
— Я знаю, — отвечает он, пропуская меня внутрь дома. — Войди на минутку.
Я переступаю порог и застываю в прихожей, ожидая, пока он закроет дверь. Неужели Джонс сам приходил сюда, чтобы объявить ему об этом?
— Подожди, — говорит он. — Мне надо принести кое-что сверху. Минуту, ладно? Я быстро.
Он убегает по коридору, и вскоре я слышу, как он поднимается по лестнице, с которой до меня так часто доносятся голоса животных, чьи души превратились в пленниц глянцевой бумаги. Не раздумывая, я прохожу в холл и поднимаюсь на нижнюю ступеньку. Шепот становится отчетливее, хотя языка я не понимаю. Я подхожу к первой раме, к душе орла, потом к следующей, к душе розы, к третьей, душе кошки. Я думаю, на кого стала бы похожей моя душа. Каким художник вообразит себе нового человека в зрелости? Какое животное станет моим символом? Я медленно сажусь на ступеньки среди портретов и опускаю веки, чтобы лучше представить себе его. Я сосредоточиваюсь, пытаясь угадать, какой образ дремлет во мне. Сначала я вижу один цвет: ярко-красный. Потом другой: серый. Я ясно различаю свои черты под слоем краски. Я глубоко вздыхаю, надеясь, что это сделает рисунок более отчетливым. Но ничего не появляется перед моими глазами. Я вижу только свое лицо, залитое кровью.