— Ну, понимаете, я хочу татуировку. Очень хочу, — смутился Макгрегор. — Но я уже помолвлен.
— Что-то я не вижу кольца.
Она говорила, как дочь, но дело было не в странном акценте. Скорее обе женщины пропевали каждую фразу, как строку из песни.
— Мужчины редко носят помолвочные кольца, — ответил он. Или мадам Игла как-то догадалась, что он пока не купил Сильви кольцо? — Но я говорю правду. Мы поженимся в мае. Моя невеста — замечательная женщина.
— Мне вы кажетесь вполне себе холостым, мистер Макгрегор, а до мая еще девять месяцев.
— Ваша дочь — замечательная девушка. Я уверен, что у нее нет отбоя от кавалеров.
— Замечательная? Ха! — Женщина вскочила и покачала головой. — Это просто несносный ребенок! Ей двадцать пять, а она целый день только читает и пишет.
Негодование мадам Иглы не вязалось с ее экзотическим обликом.
— Ваша дочь обворожительна, — сказал Макгрегор. Она не показалась ему несносной. — Кроме того, в наше время девушки могут и не выходить замуж, если не хотят.
— Если вы собрались испортить мне дочь вне брака, лучше забудьте.
— Нет, и в мыслях не было.
Ему просто показалось, что девушке нравится это занятие — читать, писать. Хотя Макгрегор все еще гадал, что вчера заставило ее плакать. Знала ли она, чем кончится сценка, что отец с сыном погибнут на водопаде? Или она сама выбрала такой финал?
— Так она останется старой девой, — сокрушалась мадам Игла, — и я не увижу внуков. Умру забытая и брошенная, в ночлежке для бездомных, пока она будет писать свою «главную книгу». Взяла бы она лучше пример со своей тетки. Я своей сестре сделала татуировки, так ее картинки сидят тихо и смирно. А не ползают, пугая лохов… в смысле — клиентов.
— Я хочу движущуюся татуировку.
— Вы хотите. Вы хотите. Все хотят. — Она взглянула на него искоса. — А как сильно вы ее хотите?
— Очень сильно. Прошу вас, — взмолился он. — Вы и вправду можете ее сделать?
Она пожала золотыми плечами.
— Я-то сделаю, но как оно выйдет, заранее не скажешь. Остальное зависит от вас.
Она выдвинула ящик стола и вынула несколько листов бумаги.
— Сначала вам придется заполнить несколько формуляров.
Там был отказ от претензий в случае заражения крови от татуажных игл, обязательство о неразглашении, чтобы Макгрегор никому не рассказывал о технике татуировки мадам Иглы, и заявление о недопущении конкуренции, которое запрещало ему выступать на ярмарках и балаганах. Он прочел документы и полез уже в карман за ручкой, когда мадам перехватила его руку. Она раскрыла его ладонь, кольнула иглой палец и поставила его кровавые отпечатки в местах, предназначенных для подписи.
Она назвала свою цену, и Макгрегор с трудом удержался, чтобы не присвистнуть. Сумма раз в десять превышала его самые фантастические предположения. Но он заплатил. Потом описал, какую татуировку хотел бы получить: размером с игральную карту, изображение красной птицы, сидящей на ветке над синим ручьем, а над ней — золотое солнце. Этот образ ему являлся во сне.
Мадам Игла взяла со стола деревянную миску и сунула Макгрегору в руки.
— Будет больно, — предупредила она. — Прикусите край миски.
Она нацепила ему на глаза черную шелковую маску, которую надевают на ночь от света, и усадила в кресло. Когда игла впервые пронзила ему кожу, Макгрегор завопил. Казалось, она вошла гораздо глубже, в самое сердце.
Он услышал шуршание брезента и знакомый голос:
— Опять вопит? Мне его вывести отсюда?
Это был человек с татуировкой на бицепсе.
— Я скажу, если понадобится, — ответила мадам Игла.
Наклонившись к уху Макгрегора, она прошептала:
— Вы точно хотите продолжить?
Макгрегор задумался. Он вспомнил, как впервые увидел татуировку у девушки, как подействовала она на его чувства, его мысли, его эмоции. Он вспомнил, как она поразила Сильви. Но дело даже не в этом. Он не просто хотел татуировку, она была ему необходима. Что-то непонятное, первобытное бурлило в нем, требовало выхода, и выпустить его можно было только через кожу. Макгрегор прикусил миску и кивком попросил мадам Иглу продолжать. Она колола его снова и снова, боль была фантастической, сильнее всего, что он испытывал прежде. Слезы выбивались из-под зажмуренных век и насквозь пропитали маску. Его зубы глубоко впились в дерево миски. Макгрегор не открывал глаз, пока все не кончилось.
Ему показалось, что прошло около получаса, но, когда он, пошатываясь, вышел наружу, было уже темно, и даже ярмарочные фонари и гирлянды на каруселях уже погасли. Не было ни людского гомона, ни музыки. В тишине пение цикад казалось почти оглушительным.