Туна долго страдала после разрыва с Бегом, и Уш утешал ее, как мог. А потом принесла Туна двух богов Сирисо и Адиси, детей своих и Уша. Ар умилился и сказал:
— Вам, Сирисо и Адиси, помогать нам теперь: идите к людям и учите их, правьте ими.
Позже Туна принесла еще одного бога — Хетса, младшего брата Сирисо. И возрадовался Ар такому стечению обстоятельств, и сказал:
— Пора бы отдохнуть нам, пусть дети ваши теперь правят этой землей.
— Эту землю зовут Тау (пылинка), — сказал Бег.
— Откуда знаешь это ты? — изумился Ар.
— Сотворил эту землю я из той грязи, в которой был вымазан и из пылинки, на которой ты прилетел сюда, и земля под твоим сиянием ожила, и слезы твои напитали ее твоей мудростью, и смогла она породить силлиерихов и повинуется моим ардогам, так как я создал ее.
— Пусть будет так, — сказал Ар.
Изошел Ар из Тау и увел за собой своих сестру и братьев, оставив Сирисо и Адиси, и Хтеса одних повелевать Тау.
Глава 7. Когда творцу не спится
Ненавижу свою работу. Когда работаешь редактором, совмещая при этом должность с корректором, ночи твои ужасны и полны третьесортных стихов с кучей опечаток и полным отсутствием запятых, при наличии ужасающего колличества причастных и дееприччастных оборотов. Каждый вечер для меня это кошмарище страшное: я не могу заснуть. Обладая недюжинной работоспособностью, вкупе с хорошей слуховой памятью, все время перед сном, я вынуждена в сотый раз "переслушивать" заевшую в голове песню, и продолжать редактировать какой-нибудь очередной слюнявый женский роман.
Чтобы отвлечься от обыкновенной моей ночной хандры, я стала вспоминать. Вспоминала я много, но своих воспоминаний я не люблю, прошлое мое ничего не таит, ничего… хорошего.
Люблю я вспоминать, как рождаются мои книги.
Разве не чудо, когда ты стоишь в очереди в поликлинику утром, все злые, страшные, не выспавшиеся., а на улице лето, но туман окутывает тебя. Слушаешь разговор двух старух и понимаешь, что среди этого тумана ты, пожалуй, самый живой человек, ибо мыслишь, и туман тоже живой: он ластится к тебе, а ты гладишь его руками и мыслями, и в голову приходит образ города, окутанного туманом, и ты, и твои друзья в этом городе.
Очень душно и неприятно жить в нем, и рождается второй город: яркий, полный зелени и цветов, где воздух чист, а утренние туманы не такие густые и мокрые. Всем существом начинаешь стремиться туда. Уже потом повествование само ведет тебя и подсказывает, что нужно делать, как и что писать.
В ходе повествования рождается третий город, полный страхов и ужасов. И ты чувствуешь своих героев, чувствуешь, что ничем хорошим это закончится не может, да и не закончится это никогда: то, что ТАК началось, не может кончиться.
Когда приходишь к концу, который сам себя пишет, даришь все-таки надежду для себя, потому что любишь, потому-что хочется, чтобы все было хорошо.
Совсем не так было в другом случае. Там была бумага и ручка, были неясные образы, которые шевеились и что-то шептали. Был жонглер в цирке, обычная писательская влюбленность, без которой не возможно.
Сначала даже обидно: сплошные принцы и принцессы (детские сказки, ей богу!), а потом снова потекло легко и свободно, но книга сама себя не писала, я контролировала все, что происходило. И снова ничем хорошим не кончилось, но есть надежда: еще не конец, будет продолжение, оно не будет написано, но будет точно.
С Тау все совсем по-другому. Я сидела в кафе, в смертельной скуке, замыслов не было, читать чужое, мягко скажем, осточертело. Солнце светило, была весна, пылинки играли в луче, клубясь прямо над моим гляссе. По-началу я их разгоняла, но потом мне и это надоело. Я стала их разглядывать, их мельтешение, и вдруг приметила одну, очень необычную: она была похожа на кровать. Не знаю, что тут произошло, но пылинка, словно почувствовав мой интерес к ней, подлетела поближе и покрутилась вокруг оси. Медленно, чтобы я смогла ее рассмотреть, а затем села мне на руку. В этот момент и родился Тау.
Так ярко я еще не видела ни одно свое произведение. Каждый роман писался, как на духу, но еще более жгучим и страшным была необходимость издать эти романы, самое мое любимое детище. Я воспользовалась служебным положением, отредактировала все и принесла в свое издательство, но не от своего имени.
Мне отказали. Раз отказали, два отказали, три отказали. И я решила оставить это гиблое дело. Последний роман я не дописала и дописывать не собиралась. Роились в голове образы сотворения Тау, до ужаса напоминающие мне Египетские мифы, коих я знаток и любитель, но все это я отбрасывала на так называемое "кладбище идей", где лежал теперь весь Тау.