Правые гребцы пересели налево. Середина плота чуть просела, опустилась в воду. Край, освобожденный людьми, поднялся.
Кормило пыталось вырваться из рук. Что-то хрустнуло, и у Кондрата в кулаке остался лишь обломок руля. Плот несло на бурун.
— Дайте мне весло! – рявкнул Кондрат и, бросил, что осталось от руля. Он выхватил палку у Егора. – Гребите! Гребите…
Суденышко приблизилось к берегу на две сажени. Казалось, что страшное позади. Что-то стукнуло в ноги. Бревна затрещали. Дети, бабы, что сидели впереди плюхнулись в воду.
— Сигайте! – Кондрат прыгнул...
Плот развалился на четыре части, Лия и Зина успели соскочить.
Кто-то звал на помощь, бабы вопили, ища грудных младенцев. Подростки барахтались в воде, пытаясь зацепиться за остатки плота.
До земли оставалось полторы сажени. Кондрат искал Лию и Зину. Оглянулся, те плыли позади него.
«Странно, почему солдаты не стреляют? – подумал Кондрат. – И приказчик в синей рубашке не скачет, как прежде».
— Засада! – предупредил Егор. – Вояки на яру.
Кондрат обернулся. Люди в зеленой форме с ружьями на плечах спускались по крутому склону, покрытому мхом.
«Куда плыть? Что делать? Повел людей только на погибель» – сокрушался Кондрат.
Из-за поворота выплыли две лодки.
— Сдавайтесь, – прохрипел брыластый солдат, сидевший на носу суденышка. – Иначе будем стрелять.
— Нет, лучше умереть, чем снова на каторгу! – выпалил Кондрат.
Снова бабахнуло. Что-то горячее ужалило в плечо и грудь. Он греб только правой рукой, всплывал, не взирая на опасность. Мимо проходило большое голое без коры бревно. Кондрат попытался взяться за него, но пальцы скользнули об осклизлый ствол и опустились в воду. Он быстро терял силы, ноги сводило, здоровая рука отказывалась слушаться. Погружаясь все ниже и ниже, он перестал бороться за жизнь. Над головой блестели волны, играясь в лучах солнца. «Вот я и умер!» – прощался с жизнью Кондрат.
Глава 17
Луч брезжил из зарешеченного окна, освещая серую выщербленную стену. Кто-то продолбил до кладки из красного кирпича, а затем, понял, что ничего не выйдет. Был бы инструмент, тогда возможно… Григорий смотрел на стену, изуродованную также как и его жизнь. На потолке искривлялась трещина, как веревка. Во сне он видел Степана с петлей на шее.
— Тятя, прости! – сын жалобно просил молитв и говорил, как мучается.
Григорий не спал ночами. Подходил к окну. Хватался за решетки и смотрел на улицу. На волю. Он бы выл на луну, если позволяли тюремные надзиратели. Ведь он вольный человек, как одинокий волк, любящий свободу.
Вот уже двадцать пятый день пошел, как он лежит на грубо сделанной деревянной шконке, застеленной серой рогожей.
Послышались гулкие шаги, приближающиеся к камере Григория. Лязгнул замок. Открылась железная дверь, исписанная скверными словами. Из темноты появился брыластый надзиратель, такой же толстый, как губернатор. С первых дней заселения в камеру, Григорий стал называть охранника: Секач. В большую щель, как «карман» меж решетками надзиратель всунул железную плошку.
— Ваш завтрак, Напольон! – Секач погладил усы, закрученные, как хвост у поросенка и улыбнулся. – Испробуйте нашу баланду. Не все икру с шампанским трескать.
Григорий вскочил с кровати. Подбежав к решетке, он схватил тарелку и запустил ее в надзирателя. Тот увернулся.
— Сам хлебай эту баланду! Лучше кусок хлеба дай.
Секач поднял тарелку и бросил в кастрюлю. Плошка зазвенела, будто тоже жаловалась на непростую жизнь в тюрьме.
Дверь закрылась. Лязгнул замок.
— Может тебе еще икры черной положить? Тоже мне, Бонапарт выискался!
Григорий сжал кулаки. Ему никогда не нравилось, когда его обзывали Наполеоном. Его батька погиб в Бородинской битве. Мать сошла с ума, узнав о смерти своего мужа. Дядя, взявший на попечение Григория и его брата, громил войска Бонапарта, а вернувшись домой, высмеивал низкорослого императора. За проделки он называл Григория Наполеоном и бил хворостиной.
Потемневшая столешница с мелким убористым рисунком линий, какие бывают только у лиственниц, одним своим видом внушала неподъемность металлической плиты. Сделав три шага, Григорий схватил увесистый стол и швырнул в решетку. Дверь из железных прутьев задребезжала. Кусая губы, он бил и бил стол о решетку. Пока все ножки не отлетели, а на крышке изогнулась змеей трещина. Железные пруты, как этот охранник, не пускали, даже и не думали ломаться.
Секач будет у него в ногах валяться, просить пощады.
— Я всю вашу тюрьму с потрохами куплю! – закричал Григорий и подошел к лежавшему на боку стулу. Запустил его в окно. – Хлеба принеси, ирод!