- Самой-то нету, - пояснил он, - на рынок уехала, поторговать маленько.
- Лошадей бригадир не отказывает? - деловито осведомился Карасев.
- Пока Бог милостив. Суперечит кой-когда, да я уж на тебя, Аверьян Герасимович, уповаю. Зам, мол, председателя велел.
- Правильно. Ты же знаешь, что я для труженика-колхозника душу не пожалею.
- Как не знать. Твоей милостью и тянемся, а то б завязывай глаза и тикай отсюдова.
- Тут, брат, моей милости нету. Я тоже человек маленький. А вот председатель дни и ночи хлопочет о вас, как бы помочь, чем бы помочь. Сам знаешь, какие урожаи наши: колосок от колоска не слыхать голоска. А Птахин отдувайся, голову ломай, как колхоз удержать, чем людей и скот кормить. Быть председателем - не трень-брень! Им наш колхоз держится.
- Известно дело...
- А ведь нашлясь сукины дети, живьем готовы слопать его.
- Нашли-ись... Агрономшу новую знаешь?
- Была как-то, видел, - отозвался Разумеев и, уловив в тоне Карасева неприязнь к агроному, ввернул, чтобы угодить гостю: - Плюгавенькая такая с виду, недоносок вроде.
- Во-во, недоносок! - обрадованно засмеялся Карасев. - Метко ты ее. Недоносок! Этот недоносок и мутит воду. Под Птахина яму роет, на его место норовит. Что тогда с колхозом будет, а? Понимаешь? - Голос Карасева упал до злобного шепота. - После Пленума брожение сделалось. Люди сами не ведают, что творят. Жили, жили, как следует быть, одной семьей, а теперь на Птахина волками смотрят. Темнота! Беспонятливость! Ну, сбросят Птахнна, а дальше... дальше что?
- Не допустим! - грохнул кулаком по столу хозяин так, что из тарелки лягушатами прыгнули соленые грибы и зашлепались о клеенку. - Где это Манька запропастилась? - Собрав вилки, Разумеев заглянул под занавеску. - Бежит, удовлетворенно молвил он и со скрежетом почесал поясницу. - Давай, Аверьян Герасимович, подвигайся. Уж извини, чем богаты... самой-то нету.
Карасев некоторое время боролся с самим собой, а потом встал, одернул толстовку.
- Только одну, и только ради тебя. Должен уважить хорошему человеку. У тебя как с покосишком-то?
- Сшибаю кое-где.
- Я с Птахиным потолкую насчет тебя, там, на острове, можно найти еще кусок. Не сто же гектаров тебе требуется.
- Аверьян Герасимович, да за такое дело! Ведь замучались. Ночами уж, грех сказать, украдкой, клочок по клочку собирали...
- Сделаем! Ты вот что, втолкуй туг насчет Птахина - поддержать человека надо. Сам знаешь, какая перспектива без него.
- Все исполню, не сумлевайтесь. Только народишко-то наш всякие разные мысли обсказывает. Как пропечатали это постановление, так и началось. Теперь, мол, пойдем в гору и тому подобное.
- В гору, - фыркнул Карасев, - в гору! Надо с кем-то в гору идти? - Он наклонился ближе к хозяину и понизил голос: - Ты на себя надейся, не плошай, понял?
- Как не понять?
- Вот и здешним людям втолкуй.
- Постараюсь все сделать. Ты, Аверьян Герасимович, насчет наших не сумлевайся...
- Поможешь, забыт не будешь! У тебя бригадир-то вроде родня?
- Дальняя. Седьмая вода на киселе...
- Это ничего, пусть хоть девятая. Поближе к нему держись. Ему доверия больше. В такое время надо кучней держаться.
И пока все это говорил Карасев, лицо Разумеева вязалось в тугие узлы, челюсти его затвердели, на висках набрякли жилы, вспыхнули и уже не гасли отсутствующие, недобрые глаза.
- Не береди душу! - решительно хлопнул он по столу и тут же заторопился, залисил: - Может, переночуешь, Аверьян Герасимович? Я еще за одной пошлю! Эй, Манька! Где ты там? Поди сюда!
Карасев полез за бумажником, намереваясь достать свои деньги, но хозяин выдернул у него бумажник, сердито сунул обратно в карман гостю.
- Не обижай, Герасимович. Ты - гость мой дорогой и не смей кошельком трясти. Деньжонки у меня, брат, имеются, без капиталу не живу оттого, что на Бога больше надеюсь.
- Ты мужик башковитый, люблю таких - хозяйственных, - уже чуть заплетающимся языком хитровато молвил Карасев. - А благодаря чему имеешь капитал?
- Ясно дело почему! Благодаря руководству. Знаешь, как ты еще в войну втолковал мне насчет картошки?
- Чего-то не помню.
- Да ты говорил, чем, мол, меньше картошки на рынке, тем она дороже...
- Это факт, тут догадливости не надо!
- Как не надо? Надо! Выходит, следует иметь больше своей картошки, да поменьше колхозной. Только на картошке далеко нынче не уедешь. Я сейчас сажу больше лучишку, чесночишку. Вот еще, говорят, редиска - доходная штука. А картошка что, лишь весной да летом цену имеет. Я выкармливаю двух свиней на той самой картошке, мясо загоняю - и живу.
Карасев одобрительно посмотрел и подмигнул.
- Вот я и говорю - ты мужик с понятием!
- До тебя далеко, Аверьян Герасимович. Тебе бы в старое время жить, в большую бы птицу ты оформился!
Карасев насупился, откусил конец папиросы, изжевал его и замотал головой.
- Не-е, ты, Кузьма, политически близорукий. Хозяин ты толковый, а вот с политическим развитием того, приотстал.
- Ты меня с собой не путай, - отодвинулся Разумеев от гостя. - Ты пролетарья по всем статьям, а я извечный труженик - хозяин.
Карасев недобро скосился на хозяина и скривил губы:
- Ври, ври, может, и правду скажешь. Что, думаешь, я не знаю, за счет чего ты жил? - Карасев явно напрашивался на спор. Разумеев смекнул, что в пререкания ему вступать не следует. Будто не поняв последнего вопроса, он слезливо начал:
- Эй, Герасимович, как жили?! А? - Разумеев скосоротился. - Я рази б клянчил покос, когда у мово отца было двадцать десятин? Двадцать! Это понимать надо!..
Выпьем лучше! - Они чокнулись, выпили, мокро поцеловались.
- Червяк ты, Кузьма, червяк-короед. Скырк-скурк дерево-то под корень, а? - с вызывающей насмешкой глядя на хозяина, тянул Карасев. В его пьяном сознании все больше вскипало ненавистное чувство к Разумееву оттого, что он подлаживался под него, Разумеева, улещал, вместо того, чтобы дать ему раз в мясистую надбровницу. Рядом с Разумеевым Карасев чувствовал себя совсем отщепенцем и как бы яснее видел, до чего дошел, до каких подлостей и низостей. Кипит в нем глухая злоба, кипит, и потому разит он хозяина словами, злобно наслаждаясь своей откровенностью и его бессилием: