В зале раздался смех. Кто-то хлопнул в ладоши. Яков Григорьевич с испугом посмотрел на свой кулак, сконфуженно сунул его под стол и сел на место. В зале зааплодировали.
- Ну, а теперь, - расправил грудь Чудинов, - скамейки долой, Лихачев, на кон - веселиться! Довольно заседать, а то я вижу: тут уж некоторые с непривычки поувяли, - он подмигнул в сторону Уланова, который в самом деле имел измочаленный вид.
Молодые парни и девушки начали выносить и раздвигать скамейки. Открыли двери. В душный зал ворвалась свежая, холодная струя. Мужики, втихомолку перемигиваясь между собой, так, чтобы не заметили бдительные жены, потянулись в буфет.
Лихачев предупредительно пробежал пальцами по кнопкам и бросил к ногам колхозников любимую в Корзиновке "Сербиянку". Раздался топот, задрожали в окнах стекла. Озорные парни пытались вытолкать на середину Мишу Сыроежкина. Он упирался, с сердцем обматерил кого-то, порываясь уйти. Августа догнала его у дверей и сунула ему десятку.
- На, опохмелись, оратор!
- Провались! - рыкнул на нее Миша и, хлопнув дверью, ушел из клуба.
Августа растерянно замерла у дверей. Потом бросилась догонять его и уже у дома настигла сгорбившегося, грустного Мишу. Он, не оборачиваясь, тихо заговорил:
- Правду говорил, а меня, как придурка, на смех... Все это вино проклятое! - Больше в эту ночь Миша не сказал ни слова, только ворочался в постели и вздыхал.
Как ни избегал Чудинов Тасю, все-таки столкнулся с него у дверей библиотеки. Она вспыхнула, ответив на его приветствие, и хотела пройти дальше.
- Как живешь? - стараясь скрыть смущение, грубовато спросил Чудинов.
- Живу и живу.
- Я слышал, тут обидели тебя, не обращай внимания.
- Вам-то что за нужда до этого? - сурово спросила Тася, стараясь изо всех сил удержать кипевшие в горле слезы. Все эти дни она почему-то не находила себе места, а тут еще Разумеев взял и хлестнул, да так, что и душу обожгло. Принародно хлестнул. Наверно, бросилась бы Тася на глазах у всех с кулаками на Чудинова - столь велика была в ней потребность разрядиться, но, к счастью, рядом очутилась Лидия Николаевна.
- А-а, начальник с подчиненной встретились, - певуче заговорила она. Чудинов протянул было ей, руку, но, заметив, что Лидия Николаевна не замечает его руки, быстро отдернул. Холодея, он подумал, что Лидия Николаевна неспроста отвернулась от него.
- Ты чего, Тасюшка, не танцуешь? Веселись давай, не вечно же горевать тебе и маяться. - Лидия Николаевна ласково и настойчиво отводила ее от Чудинова.
Он постоял и направился к буфету. И тут у него впервые появилась мысль уехать куда-нибудь, избавиться от этого постоянного беспокойства, освободить человека, которому принес он так много бед, от тягостной обязанности встречаться и разговаривать с ним.
Тасю и Лидию Николаевну в кругу втретили приветливыми возгласами:
- Раздайся народ, Макариха плывет!
- Круг шире! Она первой плясуньей была!
- Я сейчас еще с любым кавалером возьмусь, - озорно блеснув глазами, сказала Лидия Николаевна. Доставая из-за рукава платок, она вышла в круг. Лихачев с хорошей улыбкой посмотрел на нее, склонил набок голову и чуть слышно сказал:
- Ну, тетя Лида, уж для вас-то я рвану! Он прощупал пальцами пуговички и, найдя, по-видимому, самую веселую, начал с нее.
Тем, кто не мог пробиться к кругу, сообщали:
- Макариха вышла. Сколько лет не плясала, а сейчас пошла.
- К тому есть причины! - хмыкнула какая-то женщина.
- Молчи ты, не брякай языком, - оборвал ее рядом стоявший колхозник, должно быть, муж, потому что она сразу смолкла. - Много вы знаете, да мало понимаете...
- Тише там!
- Да и так тихо. Эка важность, Макариха курдюком трясет. Чо мы, баб не видали! - хорохорился маленький мужичок.
К нему обернулся парень, рослый, со спортивным значком на борту пиджака и нахмурился.
- Ты, уважаемый, если выпил, так помалкивай, а то я тебе помогу очистить помещение.
- Все в порядке, все в норме, - испуганно залепетал пьяненький мужичок.
А голоса баяна перекликались между собой, трепетали, то рассыпаясь звонкими переборами, то шли рядом, чуть слышно вздрагивая, набирая темп.
Подхватила веселая мелодия сердца людей, понесла их с собой, наполнив теплотой и удалью.
ГЛАВА ШЕСТАЯ
Лидия Николаевна шла вначале неуверенно, притопывая, словно прощупывая каблуками крепость половиц, прислушивалась к музыке, примеривалась к кругу. Бывают такие люди, которые хороши в любом наряде. К их числу принадлежала и Лидия Николаевна. В черном шелковом платье, сшитом еще по старой моде, с закрытым стоячим воротничком, в желтых с потертыми носками туфлях, высокая, грудастая, шла она по кругу. Ее темные, всегда задумчивые глаза сияли, и в мягком движении рук, и в чуть закинутой голове с двумя еще красивыми косами, и в полуоткрытых губах ее, и в изломе правой приподнятой брови - во всем этом была та особенная, ненаигранная грация, которая приводит в восторженное изумление людей.
В русских людях, как и в природе, породившей их, нет ничего разящего глаз. В них все скромно. Нужно присмотреться к незатейливым цветам нашим, уловить их скупой, затаенный запах, услышать над головой шорох сосновых ветвей, попить ломящей зубы воды из горных ключей, посмотреть в вешнюю синь после долгой зимы. Вот тогда ближе и понятней станет наш немногословный, наш суровый и душеобильный человек! Русский человек! Дайте вы ему, как лесу нашему, умыться дождем после долгого зноя. А вы видели русский лес, после долгого зноя умытый, спокойный, причесанный? Если видели, никогда уже не забудете его. Не дрогнет ни одной веточки, ни одного листочка. Висят утихомиренные листья, и с каждого из них рыбьим глазом смотрит капля. Солнце пьет из листьев, как из мягких ладоней, настоянную воду. Лес не шевелится, но переливается тенями, цветами. Мягко бродит по нему робкий ветерок и с шорохом осыпает капли наземь. А лес то ярко зазеленеет, то снова замрет, то будто испугается того, что забыл он о скромности и выказал миру свою красоту...