Я на камушке сижу,
Слезы мои капают.
Меня замуж не берут,
А лишь только лапают.
Раздался взрыв хохота, заглушивший гармошку. Кто-то подзадоривающе вопил:
- Ы-ы-ых, язви те! Пой, Грунька!..
- Жми на все лады!
- Пропадай моя телега, все четыре колеса!
- Oп, oп, oп, гуляй, Заречье!..
Яков Григорьевич подтащил лодку на берег, послушал маленько и пошел в гору.
Ребятишки, игравшие на берегу в бабки, переглянулись, и один босой помчался в избу, откуда доносилось веселье. Гармошка квакнула и смолкла. Навстречу Якову Григорьевичу, что-то дожевывая на ходу и застегивая пуговицы па гимнастерке, спешил бригадир. Он совсем недавно возвратился из армии, и Яков Григорьевич надеялся. что бригадир из него получится толковый. Армейскую выучку прошел, здесь вырос, людей знает, свой человек. И вот тебе на!
Бригадир по армейской привычке прищелкнул каблуками и заплетающимся языком доложил:
- Гуляют.
Яков Григорьевич смерил его сердитым взглядом:
- Если уж взялся докладывать, так докладывай точнее.
- Гуляем! - покорно поправился бригадир жалобным голосом и глуповато уставился на председателя мутными глазами.
- Так и будешь стоять? - спросил Яков Григорьевич бригадира, а краем глаза наблюдал за тем, как в избе панически расталкивают все куда попало. Что-то упало и со звоном разбилось. "О, мать твою!" - ругнулся какой-то мужик, и на него сразу зашикали со всех сторон. - Веди, что ли, в избу-то! - снова заговорил Яков Григорьевич и первый шагнул в сени.
- Я... мы... понимаете, товарищ пре... председатель... теща моей жены человек верова... верующий... женился я недавно... теща... - лепетал сзади бригадир.
- Помолчи пока! - буркнул Яков Григорьевич. - Я еще с тобой потолкую. - И, шагнув через порог, как ни в чем не бывало, сказал: - Мир честной компании!
Ему отозвался разрозненный и вялый хор женских голосов. Мужики голоса не подали и по возможности старались укрыться от его цепких глаз кто за спиной жены, кто за печкой, а то и за фикусами, составленными в угол горницы. Некоторые явно прицеливались выскользнуть из избы, но Яков Григорьевич нарочно не уходил от дверей.
- Чего же не приглашаете председателя за стол? - с иронической усмешкой продолжал Яков Григорьевич. - Выбрать выбрали, а теперь ни потчевать, ни узнавать не желаете!
Народ зашевелился, послышались сконфуженные голоса:
- Да что вы... да мы... да Яков Григорьевич, дорогой ты наш начальник... да ежели не побрезгуешь... милости просим...
Яков Григорьевич снял кепку, поискал глазами, куда ее повесить, и сунул в руки расторопно подскочившей молодухе. Он видел, как тесть бригадира, кряжистый мужик в сатиновой вышитой косоворотке, подмигнул своей жене и она захлопотала. Это был тот самый колхозник Варегин, что выступал на собрании. Бригадир, то и дело роняя голову на грудь, стоял у дверного косяка с бессмысленным видом. Яков Григорьевич с прищуркой глянул на него.
- А вы, я вижу, начальство любите, побольше подаете?
Послышался легкий смешок, бригадира оттеснили на кухню и потом толкнули в чулан. Он притих там, успокоился.
Яков Григорьевич спокойно принял стакан, наполненный брагой, понюхал и деловито осведомился:
- Не с хмелем? А то с хмелевой голова здорово болит.
- Нет, нет, что ты, бражка - первый сорт! Откушай, сам увидишь!
Сразу с двух сторон к нему угодливо потянулись вилки с закуской. Слева вилку с соленым рыжиком держала та самая, что пела залихватские частушки, краснощекая птичница Груня. Справа - сама теща. Яков Григорьевич чокнулся со всеми, зажмурившись, выпил стакан до дна, крякнул и взял вилку с рыжиком.
- Старых везде бракуют! - с притворным вздохом сказала теща и сама съела огурец со своей вилки.
- Какая же ты еще старая? - повернулся к ней Яков Григорьевич и тут же решительно накрыл ладонью стакан, в который тесть под шумок намеревался плеснуть еще браги. - Стоп! Стоп, граждане, - запротестовал председатель. Мы сначала поговорим но душам.
Он еще поддел рыжик, съел его и не торопясь положил на стол большие руки.
- Что ж, мужики, выбрали время и решили действовать прежним манером?
Все затихли, насупились. Яков Григорьевич подождал, но никто не проронил ни слова.
- Зачем же вы меня тогда выбирали? Чтобы было на кого свалить все колхозные грехи? Шея, значит, у меня толстая, сдюжит? Сегодня Никола-престольный, завтра какой-нибудь Тихон-раздольный, потом Троица, глядишь, лето-то и промелькнет, а на отчетном меня за грудки возьмете?
- Мы не так просто, мы День Победы празднуем-то, - подал неуверенный голос один из мужиков, рассчитывая, должно быть, смягчить председателя тем, что гулянка ведется по патриотическим мотивам.
- День Победы? - повернулся Яков Григорьевич на голос. - А когда он был?
Подавший реплику колхозник завел к потолку глаза, беззвучно зашевелил губами и уныло молвил, почесывая загривок:
- Кажись, позавчера.
- Эк, до чего допились! Счет времени потеряли! Небось с первого мая так и шуруете?
На вопрос никто не ответил. Мужчины сидели красные, ковыряли ногтями клеенку, женщины теребили концы платков, покусывали губы. У раскрытых окон затаились ребятишки.
- А я везде говорю, - продолжал Яков Григорьевич, - заречные не подведут, на заречных можно надеяться. Они у себя посеют и другим помогут. Они же, видали, и бригадира своего, молокососа, споили! Видно, плохо я знал заречных. Сейчас переплыву к ильичевцам, там у них еще грязно на полях. Пусть они у вас посеют, а вы гуляйте. Никола ведь, да еще престольный...
Он сорвал с гвоздя кепку, нахлобучил ее и пошел из избы. Безмолвно, с раскрытыми ртами, провожали его сидевшие за столом.
Постояв на яру, Яков Григорьевич закурил, с досадой швырнул спичку в лужу, спустился к реке и начал отвязывать лодку.
С горы, едва успевая переставлять ноги, в одной косоворотке, без танки, скатился Варегин и схватился за цепь. За ним спешила вся компания.
- Товарищ председатель! Яков Григорьевич! Не позорь! Просим тебя, не позорь! - торопясь и задыхаясь, говорил Варегин. - Мы перед ильичевцами сроду в грязь лицом не ляпались. - Яков Григорьевич, бей, режь, ругай, что хочешь делай, только не плавай к ильичевцам. У нас соревнование с ними, еще сыспокон веку, и мы всегда впереди шли. Хоть в чем впереди: в драке ли, в работе ли. Сыспокон веку так, и негоже нам, понимаешь, негоже в таком облике перед ними... Хочешь, сегодня в ночь начнем, только не езди.