— Как там? — кивнул отец на дверь горницы, хлебая щи. — Попало вам?
— Шумела опять, — махнул рукой Славка. — Пап, а что, правда, тебя председателем выбрали?
— Правда, ребята, правда. Ну, матери мы мешать не будем. Здесь потихоньку давайте устраиваться, а то мне рано вставать.
Зоя бросила возле печи тулуп, полупальто и еще какую-то одежду. Направилась было в горницу за подушками, но Яков Григорьевич остановил ее:
— Ладно, Зоя, еще разбудишь.
Выключили свет, улеглись. Яков Григорьевич в темноте ощупал ребят, придвинул их теснее и вздохнул.
Ребята вскоре сладко засопели, а Яков Григорьевич лежал с открытыми глазами и, глядя в искривившееся от лунного света окно, думал — с чего начинать работу?
«Начну с самого необходимого. Завтра же примусь за здание правления. Сам инструмент в руки, всех столяров соберу, и приведем дом в порядок. Дорожки велю купить, чернильницы, столы и все такое. Само правление должно быть авторитетным, и дом колхозный должен содержаться в порядке. Как же быть с кормами? Где их брать? С семенами тоже дело неладно. Картошку в шестой бригаде заморозили. Ну это свиньям на корм, — а садить что? Вот Пташка так Пташка, хозяйство же оставил! Да-а, Птахин и мужик-то вроде путный. Правду говорили на собрании, и вот поди ж ты. Женушка его свихнула…»
Яков Григорьевич не заметил, как заснул и, казалось, через минуту проснулся.
Евдокии сделалось плохо. Шлепая босыми ногами из кухни в горницу со стаканом и мокрым полотенцем, бегали ребята, что-то опрокинули, отец шикнул на них. Он не знал, куда девать свои руки, и виновато бормотал:
— Говорил ведь я ей: не ходи, не психуй, так разве послушает.
Евдокия пришла в сознание. Она долго лежала с открытыми глазами, потом повелительно сказала:
— Уходите! — И мужу тихо: — Ты останься.
Ребята на цыпочках вышли, осторожно прикрыв дверь. Яков Григорьевич избегал встречаться с тоскливым взглядом Евдокии. В старой телогрейке, в трикотажных сиреневых кальсонах и в валенках с загнутыми голенищами выглядел он нелепо и смешно. Но Евдокия не обращала внимания на его вид.
— Ну, Яша, подходит мой час, — трудно выговаривая слова, начала она и зло усмехнулась: — Давно ты его ждешь!
Яков Григорьевич отшатнулся, телогрейка спала с его плеч.
— Евдокия!..
Она оборвала его:
— Молчи! Я ведь чувствую. Знаю, что еще ноженьки мои не остынут, а ты уж к Макарихе уйдешь. Угадала? — Он хотел что-то возразить и, словно защищаясь, поднял свою большую руку, а она рвала, била: — Всю жизнь по ней сохнешь, всю жизнь я тебе постылой была, знаю. Все знаю!
— Чего ты знаешь, отдыхай лучше. Опять хуже сделается.
— Она не чета мне, Макариха-то, — не слушая Якова, продолжала Евдокия. — Пригожа, умна, добра, кругом хороша. Она и на постель-то тебя ни разу не пустила. Не пустила ведь? Так ходил, облизывался.
— Я и не просился, — посуровел Яков Григорьевич.
— А-а, я знаю. Я так, по злости бабьей наговаривала на нее. Болтала, потому что хуже ее была. Завидовала, а кому завидовала, дура! У Макарихи детишки, бедность. Сердцу ее не бабьему завидовала, душе ее доброй, и ненавижу, и тебя ненавижу-у… — вдруг исступленно захрипела Евдокия.
Ребята приоткрыли дверь. Яков Григорьевич махнул на них и поднялся, бледный, пришибленный. Евдокия рыдала:
— Уйди, уйди отсюда!
— Дуся, Дуся, что ты, успокойся. Ну к чему ты… К чему все это?
Она немного стихла.
— Сядь, слушай! Судьба, видно, быть вам вместе. Но ребят не обидь. Они и от меня обид много приняли!
— Ну зачем ты это, зачем?
Всем вам без меня будет лучше, всем… Лишняя я. Известно — больную птицу и в стае клюют. — Голос Евдокии опять задрожал, и по щекам покатилась слеза. — Обидно-о! ох как обидно…
— Да не изводись ты, Дуся. Что за блажь на тебя…
— Ох, Яша, почему это так бывает: кому в жизни счастье коробом валит, а кому и в спичечную коробку нечего положить?
Яков не ответил. Она шевельнулась, спросила:
— Чего молчишь-то?
— Добиваться надо счастья-то, — осторожно промолвил он. — А добыть его — не сундук из реки вынуть…
— А-а, про погибель мою опять вспомнил… С Макарихой сравниваешь?..
— Насчет ее счастья лучше помолчать. Да и не жалуется она на свою долю. Не слышал ни разу.
Евдокию передернуло от этих слов. Она прикрыла глаза, долго молчала и выдавила: