ЛЕОНИД. Театр! Рассказывает опоздавшим зрителям содержание первого действия!
ВЕРА. Да! Я рассказываю им, что и как было. Чтобы я не выглядела отрицательным персонажем. Понял?!
ЛЕОНИД. Зачем ты устроилась сюда гардеробщицей? Ты уговорила главного, соблазнила его тем, что принесла в подарок старые вешалки!
ВЕРА. Что делать — я старая вешалка. У меня много старых вешалок. У старых вешалок много старых вешалок.
ЛЕОНИД. Она сидит и ест каждый вечер капусту, хрумстит и хрумстит!
ВЕРА. Это для того, чтобы ты почувствовал все прелести семейной жизни!
Взяла скрипку, бренчит на ней, как на балалайке, стучит в барабан.
ЛЕОНИД. Положи скрипку! Какие прелести?! Что ты мне свои фуфуськи рассказываешь, а?
Вера взяла контрабас, играет на нём.
ВЕРА. Я тебе аккомпанирую, Лёня. Чтоб было как в оперетте! Чтоб не так трагично всё в твоём пересказе было бы! Потому что я иначе могу рассказать и всё то же самое будет веселее! А к тому же мы тут работать не будем, а уходить надо весело, прощаться с прошлым шутя, смеясь и «тэ» — танцуя! (Смеётся.)
ЛЕОНИД. Положи, сказал! Какие прелести?
ВЕРА. А зачем музыкантов главный в зал позвал, зачем они оставили это? А, знаю! Чтоб все, кто в зале, думали бы, что полный аншлаг, всё распродано. Они всех в зал посадили! А вот я хочу поиграть. В норковой шубе, на скрипке, на контрабасе, мечта моей жизни — монтана!
ЛЕОНИД. Какие прелести?!
ВЕРА. В семье всегда свежая еда, Лёня. Никто никогда не ест ничего всухомятку. В семье всегда есть дети, дети слушают сказки. А ты пишешь сказки — а это для семьи предельно важно.
ЛЕОНИД. Молчать! Это совсем не твоё дело! Это мои сказки! Я пишу и не лезь!
ВЕРА. Вот как? Вы для вечности, в стол, чтоб после смерти вас прославили? Писатель чертов. Хобби у него. Пишет сказки детям, которых у него никогда не будет. Мама, мама, со своей мамой, заездил меня своей мамой. «Я живу для мамы!» Живи для нее! Ей девяносто четыре года, она одной ногой в могиле, они в разных квартирах, а он живет для нее! Ненормальная семейка, мама родила его в пятьдесят четыре года, единственный сын!
ЛЕОНИД. Да, я единственный сын! Да, трудные роды! Тебе не понять! У тебя нет такой привязанности к родителям! Ты сухое дерево! В тебе нет живого! Ты не можешь понять, что я каждый день иду в магазин, на рынок, иду куда-то по делам, но каждый раз вдруг останавливаю себя от того, что я иду по дороге к маме, тебе не понять этого! Тебе не понять, что её девяносто четыре года и придёт день, когда она меня не узнает, когда я войду в квартиру к ней, понимаешь?
ВЕРА. А за дерево сухое — спасибо. Ты ещё ответишь за это.
ЛЕОНИД. Полный безандестенд!
ВЕРА. (Молчит.) Нет, милый, понимаю. У меня была привязанность к родителям. И даже к бабушке и дедушке. Они жили, копали, варили, строили, все, все, четверо, умерли и их нету. И ничего от них не осталось. И ради чего они жили? Мама, отец, бабушка, дедушка, остался от них Кузнецовский фарфор, фамильное серебро, старинное зеркало в рамке, дедушка был большой начальник, три дедушкиных квартиры было, потом тридцать седьмой год, расстрел, потом после войны папа в армии служил, майор, и по пьянке убил капитана, сидел, плюс как сын врага народа добавилось сидеть, мама к нему в тюрьму, там меня зачали, и я первые пять лет без папы росла, и вот куча историй из жизни, из жизни, из жизней, из этих жизней, из этих страшных жизней, из этих страшных долгих разных жизней, миллион воспоминаний, всё в прошлом, нет ничего, потому что их жизнь велась по прямой, до точки, к результату, выбросу в космос, и вот он, этот результат, этот выброс, этот космос, ради чего они жили, ради чего они все жили — стоит перед тобой: толстая, грязная, несчастная, недалекая, неженатая, неудачница, и еще тысячу — «не», «не», «не»… Зачем они жили, зачем? Во имя чего? Для меня? Зачем я живу? Для чего, ну?! Ты знаешь? Вот ради чего они все жили, ради меня, я стою перед тобой. Я единственная внучка и единственная дочка. Видишь?! В этом грязном подвале стоит то, ради чего они все четверо жили, жили, жили, долго жили. Но детей у меня нет, у меня нет детей, мне сорок уже, и не будет, и стало быть, мы впятером все, все, все — жили просто так, низачем, ниточка оборвана. Ты думаешь — это вода бежала из моей квартиры, водопроводная вода на потолке этом?! Нет, не вода, дорогуля. Это слёзы мои, слёзы, ведра слёз, которые я выплакала за свои сорок лет, сорок несчастных лет, сорок одиноких лет! Понимаешь ты, идиот?!!! И ты смеешь меня называть сухим деревом?! Спасибо!
МОЛЧАНИЕ.
ЛЕОНИД. Прекращай эти душещипательные беседы, мне надо мыть посуду!
ВЕРА. Мой! Мой дальше! И молчи! Молчишь? Ничего! Сказки! После твоей смерти их не напечатают, не надейся. Сказки, если их пишут, надо не держать в столе, а рассказывать детям. Детям, понимаешь!
ЛЕОНИД. Твоя капуста воняет так, что слышно за километр, и мне противно думать о семье, о детях! Это не прелести семейной жизни! Тут так воняет, что даже зрители оглядываются друг на друга, потому что думают, что кто-то по дороге куда-то наступил!
ВЕРА. Это не соленая, это квашеная капуста. Мамин рецепт. И не зрители, а путанки.
ЛЕОНИД. Твоя капуста стоит под стойкой и воняет, воняет, воняет… Чего ты хочешь от меня, мы с тобой плюс и минус, понимаешь?
ВЕРА. Я хочу нашей совместной жизни. Тебе надо мыть стаканы, скоро антракт. Дай, я буду. Я помогу. Я покажу тебе прелести семейной жизни! Я одна вымою все стаканы! Вот как моет стаканы жена, смотри!
Взяла поднос со стаканами, понесла его к мойке, уронила поднос, разбила всё в дребезги. Пауза.
Я не виновата. Я поскользнулась. Нельзя в шубе стаканы мыть. Я другие вымою. Нет, я домой схожу, стаканов принесу.
Взяла другой поднос, Леонид вырывает его у неё, разряд, снова стаканы падают и бьются.
ЛЕОНИД. Оставь мои стаканы в покое! Разбила всё! У тебя руки не с того конца растут! Обмылки, а не руки! Ведь ты переезжала ко мне год назад, жила у меня. Сбежала через три дня.
Моют оба стаканы, брызги летят в разные стороны, толкают друг друга.
ВЕРА. Сбежала. Ты ещё не готов к семейной жизни.
ЛЕОНИД. Иди ты? Почему?
ВЕРА. Почему у кошки четыре ножки.
ЛЕОНИД. Почему?!!!
ВЕРА. В первый день утром за завтраком ты смотрел телевизор. Я сидела напротив.
ЛЕОНИД. Смотрела бы тоже телевизор, ну и что? Ты же любишь телевизор, ты же с утра до ночи смотришь телевизор, тебе же всё по телевизору говорят!
ВЕРА. Вечером того же дня, перед тем как нам с тобой вместе идти в постель, спать, ты сказал, что надо вымыть сначала посуду.
ЛЕОНИД. Ну и что ж тут такого? Её надо вымыть, не оставлять же тараканам на съедение, на всю ночь?!
ВЕРА. А утром? Утром ты сказал, что коврик в ванной после моего посещения ванной стал мокрым.
ЛЕОНИД. Ну и что? Что тут такого? Что я такого сказал? Если он стал мокрым — то что?
ВЕРА. После этого я переехала от тебя. Вернее, взяла сумку с вещами и перешла в свою квартиру. А кроме того у тебя плохой, не русский телевизор. На нем горит красная лампочка, даже когда он выключен.
ЛЕОНИД. И что? (Моют стаканы.)
ВЕРА. Лампочка на телевизоре горит всю ночь, как глаз, бешеный глаз страшного животного, она горит в темноте и я не могу уснуть. Этот глаз смотрит на меня. Я попросила тебя отключить телевизор, но ты сказал, что это — Япония и что для Японии быть отключенным на ночь — вредно.
ЛЕОНИД. Бред. Бред то, что ты говоришь. Бред беременной медузы, понимаешь? Отстань от меня! Я хочу жить один! Ты видишь, какое время на дворе?! Одному жить проще!
Моют стаканы, отталкивая друг друга от раковины.
ВЕРА. Зачем ты устроился сюда в театр? Тут пахнет. Пахнет смесью этих духов от путанок, искусством интересующихся, и кало! Эти черные трубы меня бесят! Мне страшно. Какой-то фильм ужаса. Тут жили раньше бичи. Пусть бы и жили. Что за бред — театр в хрущёвке. Вырыли, нашли место. «Малина», притон какой-то. Одни бабы. Ходят с утра до ночи. Я по квартире не могу ходить, я их флюиды, тоскующих по мужикам самок, чувствую. У меня пол под ногами горит! Бабы, одни бабы и все хотят мужиков!